Ангел ходит голым
Шрифт:
Сегодня – нет. Сегодня пришёл домой – был мрачен. Момент такой. Момент истины. Муж всегда узнаёт последним. Добрых людей всегда много. В баньке, кстати, в Казачьей, в люксе – тоже. Так, в разговорчике – ни о чём, ни о ком. Чисто конкретно – ни о ком. Амин! Э! Мнительный ты стал, Даниялов.
Не стал уточнять. Иначе сразу и неизбежно – горы трупов… добрых людей. Просто не понял, не обратил внимания.
Но после баньки – всего-то двести метров – не остыл. Наоборот. Рано или поздно – когда-то надо. Сейчас!
Был мрачен. Призвал к ответу – молча, взглядом. Нам всё известно!
Жена! Подруга у тебя, да? Академическая булимия у тебя, да? Сессия, да? Воркуль – кто такой? Скажи: понятия не имею! Скажи: лектор, что ли? Скажи! Не ударю, клянусь. А то не соизмерю и – совсем гроб!
Ничего не сказала. Молча ответила – в оранжерейном эркере воскресая белую гвоздичку: питательный раствор, опрыскивание. Иначе гвоздичке – совсем гроб. Qui fleurit sa maison… Ой, а тут вдруг муж! Что у тебя с лицом, муж? Сама – сама невинность. С подтекстом: слушаю тебя, слушаю. Не говори ничего.
Называется – на опережение. Умеют они!
Гвоздичку – опознал. Даже если не та, другая. Нам всё известно!
Мужчина, чемпион, кавказец – и потерять лицо?! Ещё и носом шмыгнул. Мгновенную простуду подхватил после бани – на семи ветрах прошёлся нараспашку, всего-то двести метров. Шмыгнул.
А она, главное, краешком губ дрогнула: сопли? вопли?
Да, вспылил. Был неправ. Прав! По-своему прав! Мужчина, чемпион, кавказец! Лёгким движением руки, обводным – по тюльпанам. Вырвал с корнем, с луковицами (Viceroy, Semper Augustus, ах!), с комьями земли. («Виталь, знаешь, лучше бы он меня тогда убил! Меня! Тюльпанчики-то в чём провинились?!») А букет! Срочно вот нужен! Ухожу. Только не спроси, куда!
Переступая порог, назначил: сессия-мессия, меня не касается! обед чтобы готовый был!
Когда?
Всегда! Знай своё место, женщина.
А если обед не готов… имеет право съесть свою жену, если голоден, а жена должна смириться с такой участью и тогда раствориться в муже.
Сказала вослед: «Порог не переступишь!»
Консьержка слышала. Может, не дословно. По смыслу – так.
А дословно?
Да так вроде. Вроде так.
Потом?
Потом – всё как всегда. Хан готов подтвердить. Очевидец. Даже участник. Сразу позвонил оттуда. То есть отозвался на звонок.
Хан?
Чингиз! Бикмурзин. И посейчас в школе «Иточу» хоть мальцы, хоть пенсы меж собой: Хан, Чингиз…
Суббота была. Очередная. Заказанные три часа люкса в Казачьих с одиннадцати утра. Плюс-минус, кто как подтянется. Все свои. По обычаю, Саныч пораньше – веники довести до кондиции, до нужной.
А все пришли. Почти все. Хан, понятно. Из вольников – Шильников. Зелин-классик с сыном. Игорь-колонель (ну, не полкан же!). Упомянутый Измайлов, мнимый. А Виталя, Евлогин? Будет? Сегодня Аврумыч – пас. Звонил: не получается. И Макс Багдашов тоже. Служба. Какая служба в субботу? Или Аврумыч
Кворум? Есть…
Думали: придёт Амин, не придёт Амин? То есть не так чтобы думали-думали, но в уме держали. Заранее каждый сам с собой договорился – виду не подавать. Газет не читаем, телевизор не смотрим, Интернета ещё нету. Просто собрались попариться, как обычно. Всё бывает в жизни. Впервые – тем более.
Тем более какой-то бурят (Бамбай Цыжыпов, а?!) в какой-то Мордовии на каком-то захудалом турнире самого Амина Даниялова сделал. Примитивный о-сото-гари – и пожалуйста! Иппон! Нет, не понимаете? О-сото-гари! Большой внешний охват. Классический, чуть ли не первый приём при обучении дзю-до! В каком душевном и физическом состоянии надо пойматься на примитивный о-сото-гари! Да не парься! Турнир захудалый, отборочный, ни в коем случае не «звоночек»: сдавать ты стал, чемпион чемпионов! Ещё зверская простуда, зверский насморк. Тоже камешек на весы. Пустяк, но камешек при прочих равных.
А в баню пришёл, пришёл. Виду не подали. Сам виду не подал. То есть все чуть шумней и дружелюбней, чем всегда. Он чуть мрачней и молчаливей, чем всегда. Так все по субботам в бане всегда шумны и дружелюбны. Он всегда мрачноват и скуп на слова. Коньяку? Да, коньяку принёс, как обычно. Этого добра у него… И да, персонально фляжку – для Саныча. Традиция.
Что-нибудь предвещало? Кто-нибудь первым заметил? Кто, кстати, первым заметил?
Да никто и ничего!
Игорь-колонель между парилкой и ещё парилкой – на бильярде сам с собой.
Измайлов-мнимый в креслах – сигаретку за сигареткой.
Зелин-классик – ну, с сыном о своём.
Саныч тоже как всегда: за три часа из парилки в зало не посунулся – такая у него… карма, своеобразное, но удовольствие. Вольника Шильника пропарил от души, потом – Амина щадяще, только чтоб хворь изгнать. Саныч чуткий.
Словом, общее состояние – таким женским словом: истома. Или вот ещё женское туда же: трепетная нега. На то и субботняя баня!
Вот Амин вышел от Саныча в истоме, с трепетной негой. На ногах – еле-еле. То ли ему очень хорошо, то ли очень плохо. Не понять. Пойду, сказал, приляжу. Хрипло, задыхаясь. Нормально, после веников. Ушёл в «любовницкую» – диван кожаный, бра, тумбочка, нумер обособлен, дверь закрывается. Хочет человек побыть один, даже вздремнуть. Отпущенного времени – почти час.
Но, извини, Амин, через почти час давай вставай. Сеанс окончен. Хан? Сходи, подними его, ты с ним как-то ладишь…
Сходил. Тук-тук! Амин? Тук-тук!
А поздно. «Скорую» вызвали, но…
Всполошились? Не-ет. Но грузная мужская общая досада: не было печали!
– Главное, он же нормальный пришёл?
– Нормальный пришёл.
– Саныч?
– Я его сегодня легонько, нежно. Как… ну, как бабу. Но он… нет, он был уже какой-то…
– А говорят чего? Сердце?
– Ничего пока не говорят.
– Жене позвонили?
– Кто будет звонить? Ты? Звони!
– Что я-то?!