Ангел с мечом в сребротканых одеждах
Шрифт:
«Кто ж таков? – Озадачился Прозоровский. – Кто московскому главнокомандующему может вот так приказать?! И тройка какая богатая, чья же?»
Александр Александрович как зачарованный поднялся в щегольской возок, кучер щёлкнул плетью над спинами лошадей, они рванули с места в галоп. Прозоровский упал на затянутое мехом сиденье и вцепился в бортик что есть сил.
Вокруг почти ничего не было видно. Поднятая копытами снежная метель кружила, заметала в глаза колючие снежинки. Александр Александрович только понял, что возница правит в сторону Кремля, к реке, но не на мост, а на высокий берег Неглинной. Казалось вот сейчас обрушится тройка на лёд, но
Князь протёр глаза. Снежный вихрь отстал. Далеко внизу различались очертания Московских улиц в фонарях. Но вскоре возок поднялся выше, и Прозоровский стал смотреть вокруг и вверх на приблизившиеся звёзды. Санки летели, рассекая серебряную звонкую пыль. Небо не было пусто вокруг. Всюду шла жизнь. Мчались беспокойные вестовые, насквозь пробитые вражеской пулей, везли последний свой боевой приказ. Рядом турецкий бомбардир с разваленной палашом надвое головой заряжал звездaми пушку и палил в лунный диск, тщась сделать из него полумесяц. Эфирная конница несла лёгкий отряд нарядных сербских гусар. Но того не знали они, что уже мертвы и мчались лишь затем, что надо было куда-нибудь мчаться вот так, разинув рот с исказившимся лицом.
Мороз пробирал до костей. Князь подул паром на скрюченные пальцы, нащупал под собой медвежью шкуру и завернулся потеплее.
– Куда везёшь ты меня? – Насмелился спросить он у возницы.
– В Мологу, ваше сиятство. Уж скоро, – ответил тот гулким басом, не поворачиваясь.
И впрямь, вскоре князь вдруг понял, что пролетают они над древней родиной его. Сердце забилось сильнее, чуя близость к могилам предков. Возница стал притормаживать и спустился ниже. Князь увидел под собой замёрзшее море и колокольню, на пять ярусов торчащую изо льда. Это было куда как странно. Географию Прозоровский учил хорошо и никакого моря в ярославских лесах не помнил, тем более с затопленной колокольней.
– Что сие? Не град ли Китеж?
– Мологское море, ваш сиятство. А то, – возница указал рукавицей, – колокольня Николаевского собора. Затопили его. Нехристи, ваш сиятсво. Ну да приехали. Тпру-у-у, залетныя!
Санки как-бы зависли, и князь с ужасом разглядел сидящего у шпиля колокольни зверя, покрытого черной, матово поблескивающей под луной чешуёй. Чудище было зело огромно! Змеиный хвост с пикой на конце обвивал колокольню вкруг, орлиные когти вцепились в балюстраду верхнего яруса, отдающие муаровыми искрами перепончатые крылья полусложены. Змей красными горящими глазами следил за движением повозки, и как будто приготовился к прыжку, ждал, когда санки подлетят ближе.
«Это что же?! – Подумал князь нимало не испугавшись. – Василиск? Как есть Василиск древнебылинный!»
Змей тем временем оттолкнулся мощными ногами, взмахнул крылами и взлетел над повозкой, намереваясь атаковать. Князь тут же понял, что змeю нужно его сердце, схватил книжицу «Крата Репоа» и засунул её под камзол, жалея, что не имеет при себе винтовального карабина, весьма был бы кстати. Да что там, у князя и сабельки-то не было! Решив напоследок подороже продать свою жизнь, Прозоровский привстал в санках, взял возницу за шиворот и выкинул вниз. Перелез на облучок, заорал с горловым переливом: «Гой-й-йда-а-а!», засвистел соловьём-разбойником и ударил вожжами по крупам вороных. Те, ошалев
Князь стоя правил повозкой, гоня лошадей на юг. Змей догонял сзади, набирал скорости и забирал выше, чтобы выждать удобный угол атаки. Над пустынным льдом Мологского моря неслась бешеная тройка вороных коней, а над ней в жолтом контуре полной луны чёрным аспидом мчалась тень гигантского змея.
Наконец Василиск нагнал повозку, хорошенько прицелился, пошёл камнем вниз и впился когтями князю в грудь. Прозоровский упал в санки спиной и выпустил поводья. Кони встали. Змей орлиным клювом рассёк камзол и, оторопев, зашипел на книжку. Миг замешательства спас князю жизнь, ибо откуда-то из серебряной дымки соткался рядом с санками новый актор этой драмы. Сперва ярким коконом загорелось место восшествия ангела в подлунный мир, затем свет стал нестерпим глазу, и отрок в сияющей одежде с серебряным мечом в правой и золотым щитом в левой руке ступил на поле брани.
Змей устрашился и взлетел с санок, унося в когтях добычу. Теперь уже он был утекающим, и оборонялся, шипя, а серебряный ангел преследовал его, нанося мечом необратимые разрезы кожистым красным крыльям. Наконец, израненный Василиск выпустил измученного помятого князя из когтей, и тот полетел вниз, на снег, белым ковром покрывший замёрзшее море. Последнее, что, теряя сознание, увидел Прозоровский – сошедшего к нему ангела. Он склонился, раздвинул грудь князя и надел на живое трепещущее сердце серебряный обруч.
– Да не истлеет сердце князя вовек!
***
– Да батюшки, да как-же так! Александр Александрович! Ваше сиятельство! – Причитал денщик Прозоровского Иван.
Сам князь лежал на Тверской, в двух шагах от дома, вокруг склонились прохожие.
– Поди удар у него! – Прогундосил простуженный фонарщик.
– Братцы, – просил Иван, – помогите в дом внести, да пошлите за доктором!
Фонарщик, праздный извозчик и сам Иван взяли Прозоровского, внесли в парадное, положили у мраморной лестницы, прямо на шубе. Тут же забегали лакеи, заголосили горничные.
– Да послали ли за доктором?
– Послали, тут недалече, скоро будет.
На шум и беготню вышла Анна Михайловна, сказала нести в спальню. Иван возразил, что ежели удар, то негоже теребить, лучше подождать, что доктор скажет.
– Я ведь следом шёл, матушка, не хотел мешать, Александр Александрович в раздумьях были. Гляжу, князь стал, повернулся, ручку подал, вроде кто его на санки тянул, да этак боком-то и повалился. Лежит ни жив ни мёртв, взор помутился…
Приехал доктор Федор Иванович Арендт, велел всё же отнести в спальню, сказал будет пускать кровь, и чтобы принесли таз да воды горячей поболе. Слушал сердце, отворил вену, нюхал кровь и даже лизнул, почудилось. Кончил, вымыл ланцет и руки, прибрал инструменты в кофр. Сказал дежурить, давать пить и обещался приехать утром, привезти пиявок.
– Крепитесь, голубушка, – утешил Анну Михайловну, – всё решат первые день или два. Прогнозы не самые надёжные, так что зовите попа, пусть причастит. Девочек правильно, что не пустили, незачем им тут.
С тем и уехал. Настала ночь. Младшая Лизавета прибежала на цыпочках к старшей Анне, обе плакали в одной постеле, так и уснули.
А Прозоровский под утро вздохнул глубоко, открыл глаза и оглядел комнату. Иван спал одетый, как бывало в полевом лагере, согнувшись в углу на банкетке. Князь сел на кровати и позвал громко: