Ангел с мечом в сребротканых одеждах
Шрифт:
– Иван! Иван!
– А? Чаво?
– Дай чаю. И поесть что осталось с ужина?
– Александр Александрович, да как же? Да я сей час, погодите.
Метнулся вниз в кухню, поскользнулся на паркете, едва не упал. Растолкал лакея, тот загремел посудой, собрал на поднос что было – пирог холодный постный с капустой и грибами, студень щучий, кинулся яйцо испечь. Иван нагрел самовар, заварил чаю, взял поднос и поднялся в покои. Князь стоял босиком у окна, смотрел как падает снег за окном. Обернулся. Рябое лицо его, наполовину освещённое луной, было спокойно.
– Ваше сиятельство, радость то какая! – Иван выставлял на ломберный столик чайник, чашку, блюдо с пирогом. – А уж мы то как растревожились. Анна
Прозоровский посмотрел на свои босые ноги, переступил, почувствовал холод и удивительную легкость в груди.
– Дай валенки, штоль.
Пока Иван кинулся за валенками, князь уселся за ломберный столик, к подносу, и принялся с аппетитом есть, запивая горячим чаем, в который заранее опустил хорошую головку сахару. Отужинав по-походному, Прозоровский спросил книгу, что была при нём, когда вышел из присутствия. Иван подал. Князь велел принести свечей и услал Ивана спать. Сказал, что сам уже выспался и желает читать.
Открыл «Крата Репоа» и начал с начала:
«Ежели кто имел желание вступить в общество, то должен был он прежде представлен быть с особенным одобрением от посвященнаго в оное. Обыкновенно происходило сие чрез письмо самаго Государя к Жрецам. Жрецы отсылали его сперва из Илиополя к Мемфисским учителям…»
Копьё Лонгина
«Эту женщину звали Лилит. Лилит из Илиополя, или, как называли город язычники, Баал-бек. Меднокожая змееязыкая жрица Иштар, покинувшая капище ради паломничества в Мемфис и застигнутая в Сидоне нашим войском. Лилит, бежавшая от грабежа и насилия в Иерусалим. Но и там догнало её крестоносное воинство, ибо не уйти язычнику от божьего возмездия, где бы не скрывался он, хоть в самом храме Соломона. Лилит, данная мне во искушение, ввергшая меня в пучину страданий и запоздалого раскаяния! Женщина, погубившая меня. Впервые я увидел тебя на заре, на городской стене. Вдвоём с подругой, о ведьма с волосами, как чёрные змеи, ты колдовством останавливала летящие из требюшета[1] камни. Я видел сам, как болид, весом поболее двадцати ливров[2], завис на мгновенье в воздухе и вдруг полетел обратно, упал на адскую машину и разнес её в щепки! Мог ли я, смиренный монах из Ле-Пюи, капеллан и духовник достопочтенного Раймунда Тулузского, графа Сен-Жильского, противостоять твоим чарам?!
Но обо всем по порядку, мой дорогой читатель, иначе не понять, как я оказался сейчас в таком жалком положении и что заставило меня написать эту исповедь.
Возможно, мой дорогой читатель, ты уже ознакомился с хроникой, в которой мы с досточтимым рыцарем Христа Понтием Баладунским, да введёт его Господь в царствие небесное, описали весь поход из родной Окситании чрез Константинополь, и падение Никеи, и осаду Антиохии, и обретение копья, коим был прободён наш Спаситель. Труд оный писан с тем, чтобы великие дела, совершённые Богом, и которые он не перестаёт совершать ежедневно нашими руками, довести вам, живущим за Альпами.
Ну да что я всё об одном? Надобно о своём грехопадении ибо каждый пред богом сам ответит за дела свои, а мои дни сочтены и следует успеть рассказать в назидание грядущим. Уже в том благодарю Господа, что не сорок лет блуждало Христово воинство в поисках земли обетованной. Спустя три года, как направил нас Верховный Правитель Святого Престола, Слава Господу, дотащились на рассвете!
И
Ещё на подходе навстречу нам вышли простые мирные христиане, жители Иерусалима, побитые и изгнанные за городские стены под предлогом искоренения предательства. Эти добрые люди предупредили, что колодцы вокруг на пять лье отравлены, скот угнан в горы, а стены укреплены. И столь неприступными казалась крепость сия, что многие отчаялись.
Вы, те, кто читает это, не думаете ли, что Иерусалим маленький город? Или, может, считаете, что сарацины трусливые маймуны и не умеют держать меч в руке? Или полагаете, что они не готовились? Одного гарнизона там было может больше тысячи головорезов, да на помощь ждали из Египта армию аль-Афдала.
Так стояли мы под стенами, не зная, как начать, только помня, что этот бой за веру – последний! И вот привиделся мне его преосвященство Адемар Монтейльский, епископ Ле-Пюи, коий покинул земную юдоль за год до решающей битвы. И сказало видение, что послано Богом сообщить о падении Иерусалима на девятый день от этого, и чтобы уже сейчас начали молиться с двойным усердием, держали пост и прошли под стенами крёстным ходом.
Так мы и сделали. Взяли хоругви и с песнопениями босые двинулись вкруг города. Я сам был во главе и нёс обретённое копье. А со мною локоть в локоть клирик Арнульд Шокесский, что после стал патриарх Иерусалимский, ибо не на него направила свои чары змееязыкая Лилит и он сохранил веру. И с нами был Пётр Амьенский, что кличут Пустынником. То-то потешались неверные, глядя сверху на наше моленье! Насмехались и кидались нечистотами, этим ещё больше разогрев нашу ярость и Священный гнев.
Остаток дня и всю ночь строили камнемечущие орудия и осадные башни, и тараны, забрасывали фашинами и землёй городской ров, и к утру всё было готово. Копейщики Боэмунда Тарентского за ночь наловили сарацин, решив проверить работу камнемёта, обезглавили неверных и зарядили головами пращу. Знатно полетел за городские стены наш подарок насмешникам! Я злорадовался, глядя на город с холма Сион, где мой сеньор граф Раймунд Тулузский разместил своё войско, и припоминая осажденным наши страдания, как вдруг заметил двух смуглых женщин на крепостной стене. С ними были три девочки лет десяти или меньше, чумазые и простоволосые. Ведьмы начали колдовство, а обслуга нашего требушета всё никак не могла наладить меткий бросок.
Где-то в городе закричал муэдзин. Завыл еврейский шофар. Одна ведьма, что постарше, поставила девочек на колени, встала сама и стала бить в бубен. Вторая, что казалась мне моложе, принялась танцевать. Она извивалась как змея под своей белой одеждой и размахивала руками с надетыми на ладони кимвалами. Черные косы и голые руки переплетались, и казалось, что у неё восемь рук или змеи извивались вкруг головы. Каждое движение сопровождалось тонким звоном, который едва доносился до нас. Как я потом узнал, это были крохотные бронзовые бубенцы, вплетённые в браслеты на запястьях и щиколотках. Время от времени она ударяла в кимвалы и тогда резкий звук разносился над городом и долиной. Юные весталки ловили невидимых демонов, что сыпались с кимвал и бросали их в нашу сторону. Солнце над Иерусалимом поднималось, откликаясь на звуки бубна и кимвал. Это было ужасно, но и прекрасно одновременно. Мы все словно окаменели, наблюдая бешеную пляску на заре.
Конец ознакомительного фрагмента.