Ангелы Монмартра
Шрифт:
Художницу сопровождал круглолицый застенчивый Костя Сомов, портретист-виртуоз, король акварельных Коломбин.
Лавируя между людьми, через всё фойе к «мирискусникам» направлялся человек с длинным лицом и тщательно разглаженным пробором – композитор Игорь Стравинский. По пути его перехватил крепкий юноша во фраке с бабочкой. У молодого человека беспокойно бегали глаза.
– Скажите, Игорь Федорович, – с мольбой обратился к нему юноша, – не видали ли вы Сержа?
– Нет, Ваца. Думаю, он здесь не появится. Можешь быть спокоен, – ответил композитор.
Этот молодой человек Вацлав Нижинский, вспомнил Анж. Он окончательно рассорился с ревнивым Сергеем
Дежану стало неловко наблюдать за тем, как счастливо меняется в лице танцовщик.
Художник поглядел в другую сторону, где у стойки гардероба находилась более многочисленная и шумная компания. Кислинг, Сандрар, Аполлинер – все в военной форме; Гертруда Стайн, Цадкин, Сальмон, Вламинк, Шагал держались немного в стороне. Сонный, но трезвый Утрилло с матерью Сюзанной Валадон, Жакоб, Архипенко, Бранкузи, Ортис де Сарате, Ривера, Сутин окружали смеющихся Пикассо и Модильяни.
Амедео на мгновение отвлекся, и тут же его взгляд прикипел к чему-то, вызвавшему у него живой интерес. Анж проследил за взглядом Моди и увидел группу русских поэтов, в которых узнал Волошина, Эренбурга и Блока. Они что-то горячо обсуждали с рыбьеглазым мужчиной, одетым в щегольской белый костюм. Его держала под руку худенькая дама, чья внешность выгодно контрастировала с некоторой бесцветностью ее спутника. Она была как-то по-особенному красива. В ней таилась загадка.
– Поэты Николай Гумилев и Анна Ахматова, – прошелестел голос Кристеллы. – Модильяни любит ее… и она к нему неравнодушна.
Поэтесса посмотрела в сторону Амедео. Их взгляды встретились. Анна напряглась, едва заметно побледнела и с легким вздохом закрыла глаза. Увлеченный беседой, ее спутник не заметил этого.
И вновь у Анжа появилось неловкое чувство, будто он подсмотрел кусочек чьей-то тайной жизни.
– А кто вон те трое мальчиков? – мысленно спросил он.
– У этих испанцев всё впереди, – эхом донесся ответ ангела. – Они еще не знакомы в жизни. Вон тот, самый молодой – ему сейчас десять лет – научится расчленять пространство и будет забавляться им, как сломанной игрушкой. В будущем станет одним из самых великих художников мира. Эксцентричные выходки превратят его в легенду, и люди еще долго будут спорить, сумасшедший он или гений. А по мне, так и то, и другое. Сальвадор Дали. Запомни это имя. Второй, постарше, Луис Бунюэль, будущий режиссер синематографа. Сейчас он учится в «Коллеж дель Сальвадор» у братьев-иезуитов корасонистас, но потом… Фильмы Луиса будут шокировать. Через четырнадцать лет не забудь побывать на премьере его «Андалузского пса». И третий, Федерико Гарсиа Лорка. Этот мальчик – поэт. Настоящий. Даже увидев сегодняшний Спектакль, он ни за что не согласится изменить свою печальную судьбу, ибо не склонен к предательству. Гордый Федерико готов возненавидеть каждого, кто проявит к нему жалость. Участь, достойная зависти даже в понимании ангела.
Анж постарался запомнить их лица.
Тем временем Нижинский снова привлек внимание художника. Он сделал блестящее, отточенное фуэте, чем вызвал в фойе бурные аплодисменты, и подбежал к двум симпатичным девушкам. При виде их сам Анж задохнулся от восторга. Первой была Анна Павлова – в шляпке, обмотанной газовым платком. Вторую до этого Дежан видел только на афишах – спокойную, чем-то
Досадное упущение, подумал Анж. Какой же театр без буфета?!
Между тем людей становилось всё больше. Шинели смешались с фраками. Уже трудно было остановить взгляд на отдельном лице.
Раздался второй звонок, и все устремились в зал. Шум стих. На лицах гостей отразилось тревожное ожидание. Анж понял: эти люди знают, зачем находятся здесь. Наверняка многие из них уже жалеют…
– Который час? – Дежан почувствовал, как холодеет сердце. – Пора?
– Да. Здесь время течет по-другому.
– Те, кто приехали…
– В реальном мире уже спят. Но опоздавшие тоже ничего не пропустят. Смелее, художник, не бойся! Всё предрешено!
– А где Селена?
– Мы ждем тебя за кулисами. Поспеши, скоро третий звонок.
Едва подумав об этом, Дежан оказался на сцене. Зал был переполнен, кресла заняты, но – удивительное дело! – зрители прибывали и прибывали, и каждому находилось место. Неуловимо для глаза помещение расширялось.
Свечи в канделябрах огромной, угрожающе нависшей над залом люстры уже погасли. Всё, что находилось вне сцены, погрузилось в полутьму, едва расцвеченную дрожащими огоньками лож.
Анж не удержался и бросил быстрый взгляд направо, где находился отдельный балкон второго яруса. Сначала ему показалось, что там пусто. Но потом он разглядел в глубине балкона неподвижный клубок черного тумана. А ниже, под ложей, зловеще скалился вставший на дыбы мраморный пудель в позолоченном ошейнике. То ли почудилось, то ли действительно в аспидном тумане на мгновение мелькнула белая холеная рука с невероятно длинными пальцами, унизанными гирляндой тускло мерцавших перстней…
Театральные служители в синих с золотом ливреях запирали двери и опускали портьеры. Гул голосов прекратился. Теперь самыми громкими звуками в зале были щелчки раскладных биноклей. Колокольный звон вновь прогудел над головами.
Третий звонок был дан.
Анж поспешно спрятался за кулисами. Тотчас к нему подбежала Селена и обняла крепко-крепко, будто прощалась. Художник поцеловал ее и погладил по голове. Девушка вздохнула и указала в сторону, где располагались четыре стула с высокими готическими спинками. Дежан послушно занял место между Селеной и Мимом.
На сцене вспыхнул свет.
Спектакль начался.
Кристелла застыла в пересечении льющихся лунных лучей. За спиной ангела, там, где обычно располагаются декорации, было открытое небо, теперь уже ночное, черное, призывное. Анж почувствовал, будто лежит на дне высохшего колодца. Красные, зеленые, желтые, белые, фиолетовые светила казались такими близкими, что художник почти ощущал их тепло. Рядом замерла Селена. Она тоже не могла отвести глаз от великолепия драгоценных камней, что мерцали в оправе из кромешней тьмы.
Ангел-Кристелла стояла неподвижно, и мантией этому прекрасному изваянию служило звездное небо.
Когда публика успокоилась, Кристелла начала говорить, неторопливо и значимо.
– Вы собрались здесь, будучи заранее предупрежденными о том, что вам предстоит увидеть. Если кто-либо раздумал встретиться со своей судьбой, пусть покинет зал. Вас никто не обвинит в трусости. Вы останетесь в неведении и пройдете предначертанный вам путь, ничего не меняя. Шанс исправить грядущую жизнь дается лишь однажды. Решайтесь, ибо через минуту покинуть зал будет уже невозможно.