Ангелы на кончике иглы

Дружников Юрий

– Мы – газета! На кой нужно старье через неделю?

– Это – неправильное понимание. Я что ли ограничения придумываю? В Главлите не дураки сидят. Там специально создали группу подтекста – неконтролируемых ассоциаций. У меня инструкция: первый раз читать текст, второй – подтекст. Раньше главным был контроль и профилактика текстонарушений, теперь – подтекстонарушений. К примеру, автор рассуждает о средних веках, а читатель соображает, что у нас еще хуже. Текст укрепляет советскую власть, а подтекст расшатывает.

– И при чем тут «Мутная вода»?

– Сейчас поясню. Критикуете милицию, вроде бы ничего опасного. А читатель поймет, что мутная

вода – это система в целом, понимаешь?

– Какая логика?! – Ивлев встал и, повернув стул за спинку, пристукнул им об пол.

– А ты не ищи логики. Что вчера можно было печатать, сегодня уже нельзя. Нынче можно карикатуры на глав одних иностранных государств, завтра на других. Я подчиняюсь последней инструкции, только и всего.

– Ладно, – Слава сделал вид, что уступил. – Ты, как всегда, прав, Делез Николаич. Снимем материал, не волнуйся!

– Не я волнуюсь – Степан Трофимыч.

– Он же уехал!

– Пришлось домой позвонить. Оказалось, он о статье-то понятия не имел. Разберется, если уже не разбирается.

– Дома?

– Зачем дома? Сюда покатил…

Ивлев смотрел на Волобуева в упор, размышляя: сказать что он думает или просто плюнуть в лицо – круглое, здоровое, спокойное. Не сделал он ни того, ни другого, а просто вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Теплые, только что отлитые, серебристые стереотипы третьей и четвертой полос, уже подписанных дежурным редактором Полищуком, пошатываясь на крюках и поскрипывая, давно приползли в печатный цех. Печатники, отрываясь время от времени пососать бесплатного молока из пакетов, снимали тяжелые блоки и устанавливали в ротационные машины. Шла приправка. Медленно прокручивая валы, рабочие подгоняли, подпиливали, придавливали отливки, чтобы оттиск краски был равномерный.

ТАСС дал отбой, и пошла первая полоса. Отбой означал, что в номер не поступит срочного материала, в передаче которого газетам ТАСС сам является переправочным звеном. Где готовятся эти важные материалы, обязательные для всех газет, неизвестно. Но о возможности появления таких coобщений редакции уведомляются заранее. В наборном цехе все еще задерживалась вторая полоса, подвал которой занимала статья Ивлева «Мутная вода». Рабочие подходили и читали ее в зеркальном изображении. Такое бывало редко: свою газету печатники презирали, а информацию получали дома сквозь глушилки.

Стереотиперы задерживали печатный цех, а тот – экспедицию. Автомашины ожидали мешки с матрицами, чтобы везти на аэродромы. Там их растаскивали по самолетам и отправляли в города, где «Трудовая правда» печаталась и выходила утром вместе с местными газетами. Срыв графика на несколько минут задерживал доставку газеты в киоски по всей стране. Миллионы, идущие на работу, не успевали купить газету, и она шла в макулатуру.

В ожидании отбоя в редакции наступила тишина. Взрывы смеха доносились из комнаты Раппопорта, в которой, кроме хозяина, сидел Закаморный. Дверь в отдел писем была полуоткрыта. Надя, прислушиваясь к шагам в коридоре, тихо регистрировала дневную почту, хотя спокойно сделала бы это завтра. Ивлев мог заметить, что она здесь, и тогда до метро они дошли бы вместе. Кашин кормил рыбок у себя в кабинете, решив оказаться по дороге домой с машинисткой Светлозерской, дежурившей до отбоя на случай, если дежурному редактору понадобится допечатать в номер. Между тем Ягубов стремительной походкой уже входил в наборный цех. Начальники печатного и стереотипного цехов едва за ним поспевали. Начальник наборного спешил навстречу.

– Где

ближайший телефон?

Ему показали. Ягубов был бледен, немного взлохмачен. Пиджак, надетый впопыхах на голубую шелковую майку, был застегнут на все пуговицы, а не на среднюю, как обычно. Подойдя к телефону, Степан Трофимович набрал внутренний номер Полищука.

– Лев Викторыч! Прошу срочно спуститься в цех.

Не ожидая ответа, Ягубов положил трубку и, протянув руку вперед, потребовал:

– Полосу!

Ему протянули пахнущий краской лист. Ягубов сразу углубился в чтение, будто стоящих вокруг него и ждущих распоряжений людей не существовало. Дочитав до конца, он аккуратно сложил лист и стал рвать на мелкие части. Измельчив, он смял их, затем разжал пальцы и ссыпал обрывки в ящик для мусора.

– Сколько экземпляров тиснули? – спросил он.

Начальник наборного стал загибать пальцы:

– Дежурному редактору, цензору, «свежей голове», бюро проверки, в отдел спецкорров и в корректорскую, – шесть, как обычно.

– Соберите все шесть немедленно. За нехватку каждый из вас отвечает партийным билетом. Предупредите рабочих, мастеров, охрану…

– Ясно!

Подошел Полищук. Люди расступились, давая ему возможность говорить с Ягубовым. Полищук был явно смущен.

– Нехорошо получилось, Степан Трофимыч, – он попытался смягчить конфликт. – Не предупредил вас и взял ответственность на себя. Но печатать ведь и не собирались. Только для переговоров. Ведь с Какабадзе несправедливо…

– А со мной – справедливо, Лев Викторыч? – не дослушав, медленно проговорил Ягубов. – Или, может, я не ваш сотрудник? Но об этом потом…

Он повернулся к начальнику наборного цеха:

– Чего вы стоите? Ставьте в полосу загон. Или вы всю ночь тут проторчите?… Лев Викторыч, пройдемте ко мне.

Ягубов нагнул голову, словно собрался бодать собравшихся, и ни на кого не глядя двинулся к двери. Он поднялся к себе в кабинет и открыл его своим ключом.

– Садитесь, Полищук, – теперь, когда меры были приняты, а ответсек у него в руках, Степан Трофимович успокоился и подобрел. Он просто сидел и курил в задумчивости сигарету за сигаретой. – Ну и дела! Как прикажете все это понимать? Ведь обманули-то не меня – я рядовой партийный работник. Вы обманули партию!

– Макарцев в этом вопросе меня поддержал бы.

– Опасная игра! Я думаю, что Игорь Иваныч поставил бы честь газеты выше личных симпатий.

– При чем тут личное? Наоборот! Это и есть защита чести газеты!

– Подмена понятий! Вы можете поручиться за Kaкaбaдзе, как за себя?… Видите? Что же ставить престиж газеты на карту из-за одного сотрудника. К тому же, если говорить откровенно, я убежден: у нас в стране человек не может быть арестован, если он не виноват!

Полищук сузил зрачки и напряг губы, чтобы не возразить немедленно. И проглотил возражение.

– Согласны? – продолжал Ягубов. – Но допустим, фотокор Какабадзе действительно невиновен. Он не был пьян, не дрался. Допустим! Кто же так делает? Надо решать на высшем уровне. Тогда и я был бы «за»… Вы умный человек, Лев Викторыч. Мне жаль вас: ЦК такие вещи не прощает, сами знаете. Вы, с вашей хорошей анкетой – конченый человек. Знаете, я мог бы попытаться поговорить наверху со своими людьми, чтобы это дело замяли, взять часть вины на себя, уволить кого-либо из исполнителей. Но, прямо скажу, от вас тоже кое-что потребуется. Не сейчас и не мнe – я человек без корысти. А тем, кто вас вытащит, рискуя замарать себя.