Английский раб султана
Шрифт:
Цитадель, открытая палящему солнцу, была самым адским местом работы. Однажды на глазах Торнвилля и его трех сотоварищей по несчастью с диким воплем отчаяния какой-то раб бросился вниз с северо-западной башни цитадели, предпочтя страшную смерть продолжению рабских мук. Англичане молча переглянулись.
— Нет, — сказал Торнвилль, — надо как-нибудь отсюда выбираться, иначе все передохнем.
— А кол? — страдальчески изрек один моряк.
— Что кол… Это не лучше.
— Я иначе рассуждаю, — сказал другой моряк. — Что если согласиться, когда этот черт на осле приедет… Ну так, для виду, чтоб получить свободу передвижения,
— А! — засомневался третий. — Влезешь в это говно — можно и не вылезти. Думаешь, пасти не будут? Душа одна — не погубить бы. Опасное дело затеял, брат.
— По-моему, дело говорит, — поддержал идею первый и обратился к Лео. — Ты что скажешь, господин?
— Сложно пока сказать что-то определенное. И мысль неплоха, и в то же время кажется, что так просто это не получится.
— Лучше попробовать и ошибиться, чем не пробовать и сдохнуть тут, на камнях.
— Дождаться бы, чтобы на другую работу перевели. Откуда сбежать легче, — сказал Лео, но ему возразил автор идеи:
— Тебе-то хорошо, сэр рыцарь, тебя могут выкупить. А мы кому нужны? Ждать, пока ты освободишься и выкупишь нас? А если не соблаговолишь? Ну вас всех к черту!
Так второй моряк решил попытать счастья. Что у него получилось — бог весть. Вернулся ли он домой, дождавшись верного и удобного случая, или вправду "отуречился"? Трое оставшихся английских рабов того не ведали.
Шли дни, недели, месяцы. Ни к чему описывать это монотонное течение времени, когда знаешь, что завтра будет то же, что сегодня и вчера. Так же будет свистеть бич надсмотрщика, а уставшее тело, валящееся в тяжелый сон от невыносимого труда, так и не будет иметь покоя и отдыха, ибо настанет новый день, и все повторится. К чему чернота ночи с большими яркими лампами звезд и чудесным прохладным ветерком, когда ничего не хочется видеть и чувствовать? Зачем ласковое ворчание вечного моря, манящего своей прохладой, если нельзя окунуться в него?.. Только боль, отчаяние, отупение. Ненавистная починка крепости сменилась многодневной погрузкой древесины на египетские корабли — те спешили закончить навигацию к зиме. Сорвавшимся стволом убило одного из двух остававшихся в рабстве моряков.
— Жаль, корабль держит путь не в Европу, — посетовал как-то Торнвилль своему единственному из оставшихся товарищей по несчастью. — Можно было бы спрятаться, пока он не причалит к родным берегам. А в Египте что делать? Ничего нас там, кроме нового рабства, не ждет.
— Порт — не крепость, — заметил товарищ. — Надо бы попробовать убежать… Пока не прибило…
— При погрузке — а там, как Бог даст!
Придумано было, может, и неплохо, но Бог не дал.
Беглецы смогли затесаться среди погруженных стволов деревьев, а затем, ввечеру, тихо покинули судно и направились было к какому-то европейскому коггу, но были замечены и изловлены, поскольку их отсутствие уже вызвало тревогу и тщательную слежку.
Торнвилль был жестоко бит и прикован на жару к позорному столбу. Рыцаря все же пощадили, ибо ждали выкупа из Англии, а вот его сотоварищу повезло меньше: про обещанный кол, конечно, никто из властей уже не помнил, поэтому с ним поступили чисто по-турецки. Рядом со столбом, к которому был прикован Торнвилль, накидали кучу навоза, на нее бросили обезглавленное тело моряка, а его отрубленную голову приставили к оголенному
Пытка голодом, жаждой и жарой усугублялась горьким отчаянием из-за провала побега. Воображение рисовало перед мысленным взором рыцаря первый и последний полет с башни, то, напротив, укрепляло в слепой ненависти и вселяло непоколебимую уверенность в том, что ему все же удастся выбраться отсюда.
"Урсула, Урсула, где ты, бедная?.. Если б ты знала, какие препятствия мешают найти тебя… Да тебе лучше ли самой?.. Что думать…"
Однако предел мучениям Торнвилля еще не настал.
8
Зима на юге Турции, конечно же, не та, что в Европе, а тем более в России. Ее и язык-?? не повернется зимой назвать. Погода так, на уровне 10–15 градусов тепла. Турки мерзнут, а пленным европейцам — хорошо, не так морит зной. Но и средь зимы от каких-либо известий может бросить в такой жар, что с турецким июлем не сравнить. Впрочем, обо всем по порядку…
Хаджи, который наведывался к последнему пленному гораздо реже, от силы пару раз в месяц, нагрянул как-то неожиданно скоро после своего последнего визита и был явно смущен. Что же повергло его в беспокойство и вызвало краску стыда на морщинистом лице?
Стыд. Причем не за себя, не за своих турок, не за правительство больших и мелких статей. Стыд за человеческую подлость вообще.
— Не знаю, как тебе и сказать, — начал он было мяться, но Лео был готов к дурным вестям.
Изможденный, загоревший и сильно обросший, Торнвилль сказал ему по-турецки (эх, невольно прав был колосский командор Николас — попадешь в плен к туркам, выучишься и турецкому):
— Говори как есть, уважаемый. Что еще нового случилось под этим небом?
— Да уж случилось нового, такого нового… Не буду томить, в общем, получили мы известие с твоей родины — дядя отказался за тебя платить.
Вот он, удар судьбы! Не в присказке, а на самом деле. Перед глазами юноши пошли круги, вихрем завертелись мысли: "Дядя! Неужели?! Почему? Земля? Но как дядя ни жаден… Неужто Агнешка?.. Дядя, дядя, высокий ученый, скептик, умница — опустился до такой тонкой и подлой мести. Может, он не так понял?"
Лео так и спросил, но хаджи печально покачал козлиной бородой и ответил:
— Нет, молодой человек. Правда — ее хоть на латыни скажи, хоть на турецком, хоть на персидском иль арабском — она своего значения от этого не изменит. Вот письмо, читай сам.
Дрожащей рукой рыцарь схватил лист, поднес к отвыкшим от чтения глазам: "Почерк знакомый, но не дядин… Постеснялся, старый черт, сам свою низость оформить на бумаге. Вместо этого продиктовал".
Строчки и буквы бестолково прыгали и танцевали перед глазами. Лео с трудом ухватывал смысл: "В ответ… смиренно сообщаем… сэр Лео Торнвилль… погиб близ Кипра в корабельной сватке, что клятвенно засвидетельствовано…"
"Кем же, черт возьми?" — подумал Лео.
Письмо ответило: "…единственным вырвавшимся из рук врага аркебузиром…"
"Вот он, гад, где всплыл. Вывернулся, вероотступник, до Англии добрался, сволочь!" — мысленно вскипел Лео и продолжал читать:
"Отпет как принятый морем в храме Святого Леонарда вне стен аббатства… в связи с чем выдающий себя за покойного… есть самозванец и негодяй, достойный… Божьего гнева и рабского ярма по гроб жизни… впрочем, желая… не гибели грешника, но раскаяния, возносим наши смиренные мольбы…"