Аника
Шрифт:
Но она по-прежнему была жива! Тогда уж мое сердце не выдержало, я нашла в погребе самый большой ящик, засунула туда девочку и в самый глухой предрассветный час повезла в лес. На полдороге меня догнала Люси в одной ночной рубашке с распущенными косами и молча уселась рядом. К тому времени она совершенно повредилась рассудком и представляла опасность своей непредсказуемостью, но все же я ее не прогнала. Она имела право видеть результат своих трудов и участвовать в их устранении.
Старуха замолчала, покосилась на стоящие в углу часы-ходики, которые показывали, что время к полуночи,
– Остальное вы видели сами. Люси же… через несколько дней она повесилась в нашем саду, а я продолжила жить… Как и отродье. Как оно теперь? Впрочем, не отвечайте, я не хочу знать.
– Как хотите…, - я поставил на стол стакан, из которого за вечер так и не отпил, и поднялся.
– Я бы предложила вам остаться, но…
– Ох, нет! – я двинулся в сторону прихожей. Я бы ни за какие богатства мира не согласился переночевать под одной крышей с этой женщиной, - у меня комната в «Кингдом Рест». Вы… обещали книгу.
Не сразу сообразив, о чем речь, она устало двинулась вверх по лестнице. К тому времени, как я облачился в свой наряд, она вернулась, держа книгу, завернутую в грязную тряпицу, вроде кухонного полотенца.
Приняв дар, я поклонился и вышел в осеннюю ночь. Помня все, чего я натерпелся, включая два ножевых удара под сердце, я все равно с трудом сдерживал желание поджечь этот чертов дом и наслаждаться агонизирующими воплями старухи. Восемь лет девочка была заперта в чулане без еды и воды!
«Не девочка, нет», - тут же зашептал кто-то в моей голове, - «Будь она девочкой, ни за что бы не выжила…»
Я отмахнулся от голоса и, поскальзываясь в потемках на обледенелой земле, поспешил в гостиницу.
…
Несколько дней я выходил из своей комнаты, только чтобы пообедать. Завтрак и ужин мне подавали прямо в номер – щедрые чаевые и номер для новобрачных, который я занял, делали свое дело. Все время я посвятил изучению книги. У нее не было названия, и старуха была права – больше всего она напоминала дневник. Через первую треть я мог только пролистать, ибо написана она была почти полностью на иностранном языке. Единственным, за что зацепился глаз, был портрет!
Неведомый автор явно обладал талантом, ибо я сперва даже задержал дыхание при виде такого знакомого лица, глядящего на меня с потемневшей от времени бумаги. Те же широко распахнутые глаза, нежный изгиб рта, густые светлые кудри… Девочка, так похожая на мою Анику, развалилась словно в изнеможении, на небрежно изображенном несколькими штрихами диване.
Я придвинул поближе лампу и попробовал разобрать каракули, которые лепились под портретом и принадлежали явно другой руке. На чудовищно исковерканном английском подпись гласила: «Тине Ван Дер Хейден, запечатленная мужем через час после ее безвременной кончины на пороге одиннадцатилетия. Покойся с миром, дочка»
Голландцы? Неужели дневник проделал такой путь?
Я продолжил чтение. Следующий автор не был склонен к писательству. Большую часть его труда составляли туманные формулы, вырезки из газет и книг, несколько страниц старательно переписанного текста,
Все расставила по своим местам лишь третья часть повествования. Автор обладал отличным почерком и неплохими способностями передавать свои мысли в письме. Но, что более важно, его история во многом была схожа с моей. Он, без сомнения, внимательно изучил первые две части и, в купе с собственным опытом, сделал соответствующие выводы и разложил все по полочкам для такого, как я – невольного свидетеля или случайного участника неведомых событий.
…
Узник закашлялся и робко попросил воды. Отец Коллум зачерпнул из грязной кадки и протянул ему ковш.
– Вы… видели ее? Анику? – спросил он, напившись.
Коллум покачал головой. На следующее утро ему предстояло провести отпевание всех жертв этого сумасшедшего. Их до сих пор вылавливали баграми из болота и на телегах свозили на церковный двор. Он видел это все издали, но еще не имел возможности (и желания) близко взглянуть…
– Почему ты спрашиваешь об этом?
– Она… точно мертва? Ведь если бы оказалась жива, вы бы об этом знали, так?
– Так, - ответил Коллум. Он не понимал суть вопроса, но и развивать эту тему не желал, чтобы еще больше не затягивать и так затянувшуюся исповедь.
Узник помолчал, потом внезапно спросил совсем о другом:
– Что было раньше, курица или яйцо?
– Что? – Коллум опешил.
– Я знаю, это старый, как мир, вопрос, но это единственное, что не могу понять во всей этой истории. А остальные… моменты я теперь представляю совершенно отчетливо…
…
– Уверен, что хеты не были первыми. Они лишь были первыми, кто решил записать свой странный опыт, а может, был кто-то до них, но время не сохранило их свидетельства. Начало истории положено. Нищий, полуголодный, степной народ, бродящий со своим жалким стадом по каменистым пустошам и оказывается на берегу огромного болота. Здесь Аника была честна, но она не сказала, что на берегу они повстречали девочку, возможно, истощенную, при смерти. Приютили ее у себя и остались у болота ночевать. Ночью стадо напугалось грозы и погибло, ломанувшись в болото. А на утро вместо болота выросла неприступная, полная еды, топлива и всяческих благ крепость!
Женщины, прежде крайне скупые, начинают рожать, племя в кратчайшие сроки растет, собирает армию и идет на фараона. Побеждает его и получает статус Четвертого Великого Царства наравне с Египтом, Ассирией и Вавилоном. И где они теперь? Все, что осталось от их Великого Царства уже через пару сотен лет – лишь жалкие насыпи, бывшие когда-то неприступными стенами. Вы верите в это? Я верю. Ибо это единственное наше спасение!
Я вижу ваше замешательство, и теперь все объясню… Что было во времена дремучих хетов, то же продолжается и по сей день.