Аника
Шрифт:
«Кто она? И кто эти утренние женщины?», - размышлял я, разглядывая ее, - «Может, они и не родня ей вовсе? Может, девочка – сирота, которую они взяли на поруки, но поняв, что девочка больна и работница из нее никакая, попытались заморить голодом? А когда не получилось, просто вывезли в лес и бросили?»
А потом среди чудес и потрясений этого дня я вдруг подумал о… себе…
«Что же мне делать?»– пришла неожиданная мысль.
Пока я не встретил Анику, у меня была четкая цель – добраться до одного из крупных городов – Ливерпуля, Манчестера
А что теперь? Девочка явно не планировала возвращаться к тем женщинам, и я, не подумав, дал ей обещание найти ей дом… Но какой дом я могу ей найти? С девочкой в монастырь меня не примут. Оставить ее по дороге в работном доме я бы тоже не смог. Уж, наверное, Господь явил Чудо (и меня назначил Свидетелем Его) не для того, чтобы я ее бросил, как бросили все остальные, после чего ее сгноили бы в одной из этих душегубок!
Из ее туманного рассказа было ясно, что есть мать, к которой она хотела бы вернуться. И это вовсе не та женщина, что билась лбом о землю возле импровизированного гроба. Но есть ли эта мама в действительности – большой вопрос. Может, она давно умерла, может, не могла прокормить дочь и, отдав ее в работницы, исчезла в неизвестном направлении? Как ее искать? Имя «Аника» – все, что девочка могла о ней вспомнить!
Но даже если отказаться от своей цели – тихого, укромного монастыря, где я мог бы, начать свою жизнь заново в святой благости – и принять девочку, как свою дочь… Мне и одному было тяжело скитаться, подобно дикому зверю – искать пропитание и воду. Да, сейчас было лето, лес прокормит, но как выживать зимой? Я с содроганием припомнил мои последние зимние месяцы – состоящие из голода, холода и ежеминутного предчувствия скорой смерти! А тут еще ребенок… тем более, девочка!
Я глядел на ее лицо. Не смотря на всю ее запущенность, истощенность и болезненность, я видел, что она вырастет в красивую девушку. И это время совсем не за горами. Она должна носить пышные розовые платьица, пить чай с кремовыми пирожными из фарфоровых кружек, спать на мягкой перине в окружении любимых кукол... Все же, что у меня было – это наполненная водой фляжка, несколько кусочков вяленого мяса и мой верный кинжал.
Самый правильный путь, как мне казалось, был – дождаться, когда девочка окрепнет и, взяв ее за руку, увести в какую-нибудь деревню, найти ей хороший дом. В стране был кризис, но деревня, традиционно, жила хорошо, сыто. Да, ей пришлось бы много работать, но при ее внешних данных она без труда нашла бы себе приличного мужа – пусть даже вдовца с кучей детей – и устроила бы жизнь не хуже многих!
Но при этой мысли у меня пересохло во рту. Прошло уже несколько месяцев, как я бродил в чащобах, огибая любые поселения по широкой дуге. Да, прошло несколько месяцев, но я по-прежнему боялся погони. Боялся, что, выйдя на сельский тракт, я непременно увижу на ближайшем столбе плакат с моей криво нарисованной физиономией и сумму вознаграждения…
…
– Что же все-таки ты натворил… Бенни? – спросил Коллум, заинтригованный рассказом узника.
– Я совершил ошибку, - ответил тот, глядя единственным глазом в грязный пол, - Мне казалось, я работал на своей земле, а оказалось, что зацепил широкую полосу от соседской. Соседа не было все лето, он уезжал в… ну, в другой город. А когда вернулся, заметил и подал на меня в суд, я уже успел собрать урожай и продать его. Мне грозил чудовищный штраф, а то и реальный срок
– Это малодушие, сын мой, - назидательно произнес Коллум, - один из тяжелейших грехов.
– Я знаю, Отче, что грешен, - смиренно ответил узник, но вдруг добавил с неожиданным ядом в голосе, - В моей сумке, на дне, лежал увесистый сверток с кредитками и серебром, которые я в качестве откупных, берег для монастыря. Ведь давно минули те времена, когда святая церковь принимала страждущих под свою защиту безвозмездно…
Настал черед Коллума смиренно потупить взгляд, а заключенный продолжил:
– Словом, Чудо, которому я оказался свидетелем, к тому времени, когда угли совершенно догорели, превратилось в страшное ярмо. Так и хотелось заорать: «Господи! Ты исцелил это дитя, а расхлебывать мне?!»
…
Несколько дней мы не двигались с места. И даже немного обжились. Я построил для Аники нечто, напоминающее собачью будку и сплошь выложил ее травой и еловыми лапами. Там она и отлеживалась. А я приносил ей то, что умудрялся добыть в лесу и местной речушке. Не смотря на скудный рацион из мелкой рыбешки и костлявых зайцев, девочка полным ходом шла на поправку. К концу третьего дня она уже сама могла отойти по нужде и перестала просить меня снести её в густые заросли. Но я знал, что девочке для полного выздоровления необходима хорошая еда и молоко. Кроме того, ей нужна была какая-то одежда, крепкая обувь и… кусок мыла. В своей замурзанной, залитой гноем и бог весть еще чем, рубашонке, с босыми ногами, на которых так же, как на руках, топорщились нестриженные, обломанные ногти, с сальными волосами она напоминала оживший труп.
Поэтому все это время я морально готовился выйти все же к людям, и на рассвете четвертого дня мы оказались на опушке леса. Вниз с холма меж зеленеющих пашен и садов бежала приветливая дорога. А вдалеке, в низине, расположилась большая деревня.
Я невольно тянул носом воздух, и, хотя на таком расстоянии это было невозможно, мне показалось, что до меня доносится уже успевший позабыться дух человеческого жилища – дымки каминных труб, выбивающий слюну густой запах копченого окорока, острый запашок коровьего помёта и невероятный сладкий аромат цветущих яблочных садов.
Я покосился на Анику, надеясь и в её лице найти какой-то отклик на открывшуюся перед нами мирную картину. Я был уверен, что привезли ее именно оттуда, и вид родной деревни непременно в ней отзовется. Но взгляд ее был тусклым и угрюмым. Она даже отошла под густую древесную сень, словно желая спрятаться, и я в очередной раз убедился, что ничего хорошего в этом селении девочку не ждет.
– Нам нужно кое-что приобрести, Аника, - сказал я.
– Я не пойду туда. И ты не ходи, - девочка враждебно глядела на далекие домики с весело вспыхивающими от солнечных лучей окошками.
– Тебе нужно молоко и масло. А еще у нас заканчивается соль, совсем нет одежды для тебя и… мыла. А юной леди необходимо отмыться и одеться, - объяснил я, а потом добавил, - Я тебя не заставляю идти со мной. Но тогда тебе придется провести весь день одной на этой опушке.
В глазах ее мелькнуло облегчение, но она тут же с подозрением спросила:
– А ты точно вернешься?
– Даже не сомневайся. Еще до заката я буду здесь. Ты увидишь меня еще издали и сможешь следить, если захочешь. Вот вода и еда. Главное – никуда не уходи и ничего не бойся.