Аниськин и сельские гангстеры
Шрифт:
Оказалось, что столь жалкие меры не могли нарушить покоя спящей. Только после мягкого касания плеча, деликатного постукивания, грубоватого потрясывания и откровенного сбрасывания со стула женщина открыла глаза.
– А я уж подумал, что вы в обмороке, – вытер пот со лба Комаров.
– А? Что? Что случилось? Пожар? Колготки принесли? – запоздало испугалась начальница отдела кадров.
Видимо, в суть дела она входила так же медленно, как и просыпалась. Пока Комаров объяснял ей, что ему нужны личные дела, пока отказывался объяснять, зачем они ему нужны, пока уверял ее, что он действительно местный участковый, прошло
Он даже испугался. Если поиск анонимщика или анонимщицы и дальше пойдет столь медленно, то это грозит поимкой кляузника только к Новому году. К счастью, Фортуне надоело забавляться с новым но-пасаранским участковым и она, лениво зевнув, бросила ему поощрительную кость в виде пожелтевшего от времени листочка, где точно таким же почерком, как и в анонимном письме, с характерными хвостиками у прописных д, з и у было написано: «Прошу принять меня, Белокурову Анфису Афанасьевну…»
– Ну конечно! Как я сразу не догадался! Кто же, кроме нее! – вскочил Комаров, – ну, держись. Сейчас я тебе покажу!
Злости его не было предела. Мало того, что эта истеричная мамаша накатала на него совершенно бредовую жалобу, так она еще и отняла у расследования целых полдня! Ведь не могла же, в конце концов, эта глупая, вздорная бабенка убить? Конечно, не могла! Тем более подругу своей дочери. Или могла? Чтобы эта неблагонадежная подруга не компрометировала ее? А может, Калерия была влюблена в Куроедова и они с мамашей на пару замочили соперницу и ее любовника? Но Калерия не курит «Парламент». Бр-р-р, глупость какая! Ладно, в конце концов, сначала надо разобраться с этой лживой насквозь кляузницей, а потом спокойно возвращаться к делу.
В коридоре Костя налетел на Ивана Васильевича. Тот семенил куда-то, громко бренча, подобно классическому Человеку с Ружьем, старым алюминевым чайником.
– Ой, как вовремя! – обрадовался Иван Васильевич, – а я как раз трюфельками и лимончиком разжился. Сейчас такого чайку сообразим!
– Некогда, – засопел носом Комаров, – вот сейчас придушу одну вашу сотрудницу, а потом можно будет и чайку.
– Э, нет, – внимательно посмотрел на него Смирнов, – так дело не пойдет. Чует мое сердце, что пойдешь сейчас горячку пороть. Пошли, пошли. Остынешь, расскажешь. А то наломаешь дров – обратно не склеишь.
Костя и сам понимал, что в таком состоянии он действительно вполне реально может задушить Анфису Афанасьевну. Поэтому достаточно легко согласился на уговоры старшего товарища.
«Совсем как Виктор Августинович», – с благодарностью сравнивал он, глядя как тот быстро, но несуетливо заваривает чай, накрывает на стол и расправляется с лимоном.
– А для полного успокоения нервов – вот это. Эх и пользительная же вещь! – щурясь от предвкушения удовольствия достал из заветного шкафчика керамическую бутылку Смирнов. – Чего хихикаешь? Это тебе не самогон и даже не настойка. Рижский бальзам! С советских времен храню! Только в самых торжественных или критических ситуациях пользую!
– Да я не над бальзамом, – признался Костя, – просто меня уже второй раз за день лечат от нервов. Первый раз – салом, а теперь вот бальзамом.
Какое-то блаженное тепло разлилось по всему его телу. Злость на Белокурову тихо и бесследно таяла, уступая чувству глубокой благодарности
– Это просто ужас какой-то, – пожаловался он Ивану Васильевичу, – и что эта матрона себе позволяет!
Смирнов слушал внимательно, время от времени покачивал головой, всплескивал руками и возмущенно покряхтывал.
– Ты погоди к ней сейчас идти, – горячо сказал он, положив руки Косте на колени, – на работе не следует такими делами заниматься, поднимет крик, весь комбинат сбежится. Ты лучше успокойся, хорошенько просчитай линию своего поведения, а уж потом и говори с ней. И лучше дома, когда она расслабится и потеряет бдительность. И ни в коем случае не кричи, не ругайся! Сломи гордость, извинись за обиды, похвали Калерию и других деток. Бабы они на похвалу жадные, а уж если деток похвалить, то любую обиду простят. Это мной лично замечено. Можно даже и не говорить, что ты знаешь, чьих рук анонимка. Приди будто с миром, будто за советом каким. Похвали ум ее и прозорливость. Авось и сгладится конфликт-то.
– А вы хорошо знаете Калерию? – думая о своем, спросил Костя.
– Да кто ж ее не знает? – улыбнулся Иван Васильевич. – А что, неужели в душу-таки запала?
– Нет, просто я думаю, не способна ли она на преступление? Может ли такое быть, чтобы Калерия совместно с мамашей состряпала эту кляузу для того, чтобы избавиться от меня?
– Да что ты, что ты, – замахал руками Смирнов, – да Калерия просто голубь, а не девица! Конечно, все в нашем мире бушующем бывает, но я не верю, не верю. И более того, настоятельно рекомендую тебе не общаться с ней ни под каким предлогом. Вот просто беги от нее, как от чумы какой, и не оглядывайся! Сдается мне, что Анфиса Афанасьевна лютует из-за того, что жениться ты отказался, а общаться продолжаешь. Компрометируешь, так сказать, девицу.
– Я же по делу общаюсь, как со свидетелем, – обиделся Костя на непонимание старшего товарища, – и между нами никогда ничего такого не было.
– Знаю, знаю, но злые языки – страшнее пистолета, как сказал великий русский поэт Лев Николаевич Достоевский. Не надо бы давать повода. Тем более, девушка все равно ничего не знает. Оставь ее в покое, и мамаша от тебя отлипнет.
– Подумаю, – поморщился Комаров.
Ох, как не нравилось ему зависеть от местных традиций и заморочек!
– Вот-вот, подумай, – обрадовался Иван Васильевич, – по…
Договорить ему не дали. В коридоре раздался шум, истошный женский визг, грохот падающих стульев и звон разбитого зеркала. Костя успел вскочить, достать «Макарова» и встать за дверь. Только он предпринял эти меры, как дверь кабинета начальника горохового цеха распахнулась и нечто, грубо топая, ворвалось в кабинет.
– Стоять, руки вверх, – рявкнул Костя, выскакивая из-за двери.
Дверь пребольно ударила его по лбу, в глазах медленно, и верно темнело, но он героическим усилием воли пытался зафиксировать свое сознание. Жаль, что не всегда усилия нашей воли способны сотворить чудо. Удар был столь мощен, что Костя все-таки потерял сознание. Очнулся он от резкого запаха нашатырного спирта и ощущения холодной свежести на лице.