Анка
Шрифт:
Огорчение Олеси было так велико, что она готова была взять свои вещи и покинуть борт судна, но девичья гордость и самолюбие не позволили ей сделать этого. К тому же и трап уже подняли. «Буревестник» принял на борт швартовы, отчалил от пристани и полным ходом пошел вниз по реке…
Город удалялся. Проплыли мимо окраинные домики. Вот и пляж. Олеся узнала земляков Сашки, они всегда были вместе. Пересчитала. Их было пятнадцать. Азовчане тоже узнали Олесю, помахали ей руками. Занятая мыслями о Сашке, Олеся не заметила их приветствий и перевела
«Где же он?…» — мысленно вопрошала себя Олеся, но ответа не находила.
— Чего загрустила?..
Олеся вздрогнула и резко обернулась. В трех-четырех шагах от нее стоял Николай и злорадно ухмылялся в черную бороду.
— Подвел морячок? Наплюй на него…
Олеся сорвала с руки часы и молча швырнула ему под ноги. Николай поднял часы, приложил их к уху и, покачав головой, удалился.
«Буревестник» подходил к поселку Октябрьскому, где река впадала в узкий пролив Черного моря. Олеся стояла, опершись руками на бортовые поручни, и задумчиво смотрела вниз. Под кормой шипела и пенилась вода. Вдруг она услышала до боли в сердце знакомый голос:
— Счастливого плавания, Леся! До скорой встречи, родная!
Олеся увидела в нескольких метрах от борта улыбавшееся лицо Сашки и поняла, что парень заранее пришел сюда и, дождавшись парохода, подплыл к нему близко-близко. Ему хотелось проститься с ней без свидетелей, без посторонних глаз. Окинув взглядом опустевшую палубу, Олеся крикнула:
— Сашенька! Милый ты мой!
Она махала обеими руками, но ничего не видела, — глаза ее наполнились слезами радости…
«Буревестник» удалился. Он уже бороздил форштевнем воды Черноморского залива, а Сашка, лежа на спине и глядя вслед «Буревестнику», качался на волнах. Он на минуту закрыл глаза и так ясно, близко представил себе образ любимой девушки, что будто почувствовал ее жаркое дыхание и вновь услышал ее взволнованный радостный голос:
«Сашенька… Милый ты мой…»
Он улыбнулся и открыл глаза. Над ним висело чистое, иссиня-голубое небо.
Дарья Васильева, одетая в робу мужа, шумно вошла в прихожую.
— Здоровеньки дневали! — певуче произнесла она. На ней ладно сидел брезентовый костюм, через руку перекинута парусиновая винцарада, на голове клеенчатая широкополая шляпа, шлейфом спадавшая на спину.
— Во! буря влетела в хату, — проворчал Панюхай, нахмурив белесые брови, но в его голосе Дарья уловила только добродушные нотки.
— Чего такой сердитый, Кузьмич?
— Ослепла, что ли? Пять минут безмолствия отсиживаем, а ты белугой ревешь. Анку во путь-дорогу спровожаем.
Анка и Орлов, сидя рядом на табуретах, улыбались.
— Эта отсидка не обязательна, Кузьмич, ежели дочку спровожаешь, — подсела к Панюхаю Дарья и лукаво скосила на него черные, как раскаленные угольки, жаркие глаза. — А вот когда будешь зятька во путь морскую
— Ох, чертовка! — вздохнул Панюхай. — Побей меня бог, сатана греховодная…
— Ей-богу, поможет!
— Да отчепись ты, болячка морская… — Панюхай встал и ушел в другую комнату, прикрыв за собой дверь.
Запрокинув голову и покачиваясь на табурете, Дарья содрогалась от хохота. Анка теребила ее за руку:
— Хватит, хватит тебе, хохотушка. Нам пора на берег.
Успокоившись, Дарья спросила:
— Ты готова?
— Давно, — Анка была в отцовской робе, только голова была повязана неизменной красной косынкой. — Тебя поджидала.
— Сейчас… Дай отдышаться… Ох, Кузьмич… Когда-нибудь он уморит меня… В могилу сведет…
— Не трогай его, — прошептала Анка.
— Да не я, Аннушка, он трогает меня. Нет-нет да и зацепит белужьим крючком.
Из другой комнаты послышался рассыпчатый, с хрипотцой смешок:
— Тебя сведешь… уморишь. Белужьей колотушкой не пришибешь.
— Пошли, пошли, — Орлов легонько вытолкнул Анку и Дарью в сенцы. На улице сказал: — Аня, может, я схожу за тебя в море?
— Чего ради? Ты сегодня утром вернулся и опять в море? Мой черед…
— А вы хитрый, — вмешалась Дарья.
— Почему? — удивленно посмотрел на нее Орлов.
— Гриша говорил, что вы прошлой ночью смотрели на «Буревестнике» кинокартину «Секретарь райкома»…
— И что же?
— А сегодня будут показывать «Жди меня». Вот и оставайтесь с Гришей на берегу и ждите нас, — Дарья заливисто засмеялась. — А то, ишь, разохотились.
— Дарья права, — поддержала ее Анка. — Покуда ее Гришенька раскачается да приобретет стационарную киноустановку для Дома культуры, мы хоть в море кино посмотрим.
— Да не в этом дело, Аня, — убеждал ее Орлов, — мотобот причалил к мастерским. «Медуза» до того раскашлялась и расчихалась, что Тюленев поставил ее на прикол и разобрал мотор.
— На парусах пойдем, — стояла на своем Анка.
— Мы и на веслах умеем ходить, — кивнула Орлову, прищурившись, Дарья, — с детства рыбачим в море.
— Дело твое, Аня, — вздернул плечами Орлов. — А я хотел, как лучше бы… Да и в сельсовете ты нужна…
— Таня хорошо справляется за меня в совете. А свою очередь я должна отбывать непременно. Ведь мы подменяем стариков. И они живые люди, им тоже нужна передышка.
— Хорошо, Аня, хорошо. Счастливого плавания, — и он направился в контору.
У причала уже суетились рыбаки, рыбачки и провожающие. На баркасы грузили сетеснасти, продукты и бочонки с пресной водой. Среди провожавших была и Соня Тюленева. Поздоровавшись с Анкой и Дарьей, она, вертя головой и сверкая темными стеклами очков, выпалила скороговоркой:
— Понимаете ли, у меня уже вошло в привычку — провожать рыбаков в море и встречать их. А моя подруга Таня сегодня, кажется, не идет с рыбаками?