Анка
Шрифт:
— Рыжая? Да у нее золотистые волосы. Это же редкость! Правда, товарищи? — обратился он к землякам.
— Красавица! — убежденно воскликнул кто-то из рыбаков.
— Слыхал? — не унимался Пронька.
— Слыхал, — приподнялся на локтях Сашка и нацелился прищуренным взглядом на Проньку. — А ты что же это, Прокопий Михайлович, вскружил Киле голову, надо полагать, клялся ей в верности, а теперь на других глазками постреливаешь?
— Ах ты клеветник эдакий, — укоризненно покачал головой Пронька. — Неблагодарный. Я о тебе пекусь. И очень сочувствую твоему горю.
— Какому?
— Да
— Пускай дураки ими пользуются, — засмеялся Сашка, — а я и без них покорю любую девушку.
— Чем?
— Не видишь? — и уставился на Проньку пронизывающими глазами. — Своим неотразимым взглядом!
Пронька покатился со смеху и свалился в воду. А Сашка не переставал вести наблюдение за Олесей и Николаем. Они разделись поодаль и вошли по колени в реку. Николай был в черных трусах, Олеся в зеленом купальном костюме. Голова ее была обтянута голубой резиновой шапочкой. Олеся с места нырнула, и через минуту ее голубая шапочка показалась метрах в десяти от берега. Николай тоже нырнул, но продержался под водой несколько секунд. Он кружился на месте, шлепал ладоними по воде и звучно отфыркивался. Олеся достигла середины реки, крикнула:
— Ко-о-ля-а-а! Догоня-а-ай! — и поплыла против течения.
Николай поплыл, но вскоре повернул обратно, вышел на берег и упал на песок.
— Эх! — рубанул рукой воздух Сашка. — Видать, у Коли бородатого догонялка слабая, — и он полез в воду.
— Ну, ну! — подзадорил его Пронька. — Посмотрим, как ты догонишь эту русалку.
— Догоню.
— И как ты без присушки покоришь ее сердце.
— Покорю, — упорствовал Сашка и поплыл.
Олеся, видимо, разгадала намерение Сашки, направлявшеюся к ней, и, покружив на середине реки, будто дразнила его, поплыла к противоположному берегу. А плавала она легко и быстро, извиваясь гибким телом, словно шустрая рыба. Сашка же шел медленно и тяжело, заваливаясь на правый бок, но взмахи его длинных рук были равномерными и напористыми. Когда он миновал середину реки, Олеся уже выплеснулась на противоположный берег и грелась на солнышке. Ей нравились смелость и упорство незнакомого парня, однако ее подмывало подшутить над ним, и она крикнула:
— Дотянем? Или «…огни в моей топке совсем не горят»… — нараспев было растянула Олеся, но Сашка бодро откликнулся:
— Дотянем! И огни во мне, правда, не горят, а пылают!
— Вот какой вы пламенный! — засмеялась Олеся.
— Какой есть…
— А, может, взять вас на буксир?
— До такого позора морская душа еще не доходила.
— О-о-о! Морская душа! А чего же это вы, морячок, ползете словно старая худая посудина и даете крен на бок? Или вас кто-то торпедировал справа по борту?
Сашка подплыл к берегу. Оставаясь в воде и качаясь на легких волнах, он ответил:
— И такое было, милая гражданочка.
Олеся перестала смеяться и внимательно взглянула на незнакомца. Васильковые глаза Сашки смотрели прямо и открыто.
«Симпатичный парень, — отметила про себя Олеся. — Даже интересный. И, наверное, добрый». — А вслух сказала:
— Что же это мы, почти познакомились, а имени
— Сашок. Так рыбаки меня окрестили. А правильно — Сашка.
— Александр?
— Можно и так. Меня зовут, как кому захочется.
Олеся от души рассмеялась.
— Веселый вы парень… А чего в воде киснете? Вылезайте. Так приятно на горячем песочке сидеть.
— Раз приглашаете, чего ж, вылезем.
— А вы ждали приглашения?
— Такое воспитание…
— Однако оно не помешало вам кинуться с того берега вдогонку незнакомой девушке, — уязвила Олеся.
— Так вы же крикнули — «Догоняй!»
— Не вам, а вон тому бородачу… — и погрозила пальцем: — А вы хитренький.
— Многим не располагаю, а немножко хитрости есть.
— Так чего же вы не вылазите?
— Лезу, милая гражданочка, лезу.
Сашка на брюхе выполз из воды, на одной ноге подскакал к Олесе и опустился возле нее на песок. Увидев, что на правой ноге у Сашки не было ступни, Олеся сразу посерьезнела. С ее лица слетела улыбка, она взглянула на Сашку и тихо спросила:
— Это… на войне?
— Там. И это там, — повернулся он боком, помеченным пятью шрамами.
— Как же это?..
— Просто. На войне все просто: и осколки впиваются, и пули насквозь пронизывают, и смерть приходит запросто. Видите ли, Олеся, я служил на торпедном катере. Мы гитлеровские военные транспорты ко дну пускали. Веселая была работенка! Ну, и меня угостили фрицы. Так что вы были правы, когда сказали, что меня торпедировали справа по борту, — на лице Сашки заиграла простодушная подкупающая улыбка.
— Да разве можно над такими вещами смеяться? — покачала головой Олеся.
— Но и не плакать же над тем, что неизбежно.
Они улеглись на песок, подставив спины под палящие лучи солнца, и продолжали разговор. Олеся чувствовала, как этот простой, откровенный и веселый парень все настойчивее завладевает ее мыслями, и она почему-то не противилась, будто давно ждала именно такой случайной, но приятной встречи с человеком, который пришелся бы ей по сердцу. Сашка рассказывал все-все о себе… И о своем безрадостном детстве, и о добросердечных азовских рыбаках, приютивших его у себя как родного сына, и о светлой колхозной жизни на Бронзовой Косе, и о том, как он с боевыми товарищами уничтожал на Черном море фашистскую сволочь, а теперь снова трудится под мирным небом. Олеся внимательно слушала его. Но когда он начал объяснять, зачем их, шестнадцать человек, рыбаки командировали в Южнобугск, Олеся встрепенулась, перебила его:
— Так вы должны знать мастера Сергеева.
— Семена Семеновича?
— Ну да.
— Он наш батя, — тепло и уважительно сказал Сашка.
— А мой сосед по квартире.
— Потешный он человек, — добродушно усмехнулся Сашка. — Каждый день по три часа толкует нам о том, с чего начинается, как продолжается и чем кончается постройка сейнера.
— Разве это плохо? — удивилась Олеся.
— Конечно, нет. Нам эти знания помехой не станут. Но ведь мы рыбаки и судостроителями быть не собираемся. Другое дело — знать двигатель сейнера. Или уметь работать на рации.