Анкета
Шрифт:
Так она говорила, а я поддакивал и кивал головой.
Официантка стала подносить заказанное. Первым делом — шампанское, водку, какой-то напиток в большом стеклянном кувшине и тот салатик, который Тамара назвала «оливьешечкой». Я люблю этот салат, Надежда хорошо готовит его, при этом всегда приговаривая: это вам не общепитовский с тухлой колбасой и прокисшим майонезом, настоящий оливье с мясом должен быть. Поданный нам, хоть и не общепитовский, а ресторанный, был, тем не менее, с колбасой.
Тамара, однако, не дала мне
Я разлил шампанское в большие фужеры, заранее морщась.
— За встречу! — подняла фужер Тамара, мы чокнулись, она выпила жадно — как холодную воду в жаркий день, а я отхлебнул, тут же почувствовав неприятное шибание в нос и изжогу — обычная моя реакция на шампанское.
— Это как понимать? — спросила Тамара. — За встречу — до дна! Я знаю, вы не пьющий, вы писали, но это ж не значит, что совсем не пьете!
— Почти совсем.
— Почти по-русски не считается. По-русски — за встречу пьют до дна!
Я прикрыл глаза и выпил — и стал есть салат, который отнюдь не загладил органолептическое огорчение от шампанского, а только усугубил. Колбаса была если не тухлой, то очень близкой к этому состоянию. Тамара, меж тем, ела с аппетитом, увлеклась, и даже залезла в рот пальчиком, когда там что-то застряло в промежутке ее зубов.
— Что-то вы плохо кушаете, — заметила она. — Настоящий мужчина должен иметь всегда зверский аппетит. На все! — и она засмеялась неведомо чему, слегка обрызгав меня изо рта пережеванной пищей.
Я решил выпить напитка из кувшина, но он оказался хуже и шампанского, и оливьешечки, обладая каким-то явно химическим вкусом. Вот она, привычка к домашней кухне!
К счастью, официантка принесла тут солянку, и эскалоп, и салат из огурцов, и зелень, разом угромоздив все это на стол. Я попробовал солянки, отрезал кусок эскалопа, зацепил жареной картошки, которая была гарниром к эскалопу, пожевал киндзы, — все это оказалось вполне съедобно. Хачапури же были вообще замечательными, а я понимаю в этом, отец Насти, первая и последняя любовь Надежды, специалист по подвижному составу, был когда-то в длительной командировке в Грузии и там, имея кулинарный талант, перенял много рецептов национальной кухни — и научил Надежду готовить и хачапури, и лобио, и сациви, и Надежда время от времени балует нас с Настей…
А Тамара уже сама налила по второму фужеру и сказала:
— Пора на брудершафт!
Пора так пора.
Я чокнулся и обреченно стал пить, надеясь, что с такой обильной едой — не захмелею.
— Стой! — прервала меня Тамара, перейдя уже на ты. — Кто так пьет на брудершафт? Иди ко мне, садись рядом. Ручки переплелись. Из фужерчиков пьем! До донышка! Губки друг к другу протянули! Чмокнулись! Вот так! Ты кушай, кушай, нацелуешься еще! Вот темперамент! — похвалилась Тамара проходящей мимо официантке Людочке, указывая на меня
— Ты только без фокусов, темперамент! — отозвалась Лидочка.
— Ты меня знаешь! — обиделась Тамара.
— То-то и оно, что знаю.
Я исполнил все желания Тамары и стал усиленно есть.
Шампанское мы допили за прекрасных дам — этот тост произнес я по предложению Тамары.
Водку же пили за все хорошее, за жизнь, за любовь, за счастье.
Водка кончилась, а у разгоряченной, разрумянившейся Тамары были еще тосты, поэтому она заказала коньяк.
Коньяк пили за случайные, но неизбежные встречи, за взаимопонимание, за родство душ, за наших детей, которые были и которые будут…
Я порядочно-таки опьянел и коньяк пил понемножку, Тамара уже не подстегивала меня, не замечая моего отлынивания, сама же опрокидывала полные рюмки и на ней это никак не отражалось.
Мне понадобилась в туалет. Возвращаясь мимо кухонной двери, я встретил Людочку.
— Пора бы рассчитаться и попрощаться, — сказала она. — Ваша дама лыка не вяжет. Зачем вам неприятности?
— Да она, вроде… А рассчитаться — хоть сейчас. — И тут же, в коридоре, я заплатил по счету, который составил — не хочу лишней конкретности — половину моего среднемесячного дохода. Я, впрочем, не удивился.
Выйдя в зал, я увидел, что Тамара, только что здраво рассуждавшая и прямо сидевшая, оказалась совершенно пьяна.
Она осознавала это, сказав мне откровенно:
— Я пьяная в задницу. Уведи меня отсюда на… Они вместо водки ацетон дают. Я никогда не напивалась.
Я взял ее под руку и повел, с трудом удерживая удивительно тяжелое тело.
— Стой! — сказала она. — В сортир. Проблеваться надо на дорожку. На посошок! А то…
Я довел ее до двери женского туалета.
Ее долго не было.
Вышла она, охая и потирая бок, сообщив, что упала — употребив при этом слово более грубое и экспрессивное.
— Я тут рядом живу, — сказала она мне. — Не грусти.
Жилье Тамары было действительно неподалеку, в одном из домов на проспекте Кирова. Мы поднялись на второй этаж, она долго рылась в сумочке, ища ключи, а я разглядывал высокую дверь и гроздь звонков с подписями: таким-то — 1 звонок, таким-то — 2 звонка. И так — до шести звонков. Коммуналка, значит, — и густонаселенная при этом.
Наконец Тамара нашла ключ, открыла, я хотел распрощаться, но она втолкнула меня темный коридор.
— Вторая дверь направо, — дала она мне ориентир.
В конце коридора появилась старуха. На просвет седые ее легкие и редкие волосы светились нимбом вокруг головы.
— Опять нажралась, Томка? Опять мужика ведешь? Опять музыку включишь? Вызову милицию, ты дождешься, вызову!
— Баба Катя! — приветливо раскинула руки Тамара и пошла к старухе. — Мы все — люди! Ты человек — и я человек! Я имею право жить? Ответь мне честно, имею я право жить?