Анна Австрийская. Первая любовь королевы
Шрифт:
— Мы держим его в руках! — вскричала герцогиня, прыгая как сумасшедшая в кабинете Анны Австрийской. — Теперь он ничего не может сделать против вас, а вы можете потребовать от него все, что хотите. Это письмо в ваших руках талисман, делающий его вашим рабом.
— Я тоже так думаю, — сказала Анна, к которой начала переходить уверенность ее фаворитки.
— Не сомневайтесь в этом. С сегодняшнего дня он не осмелится более ни на один поступок, ни одно слово, которые могут вам повредить, даже когда убедится, что он попал в засаду, расставленную нами. Тогда, может быть,
— Что вы хотите сказать, герцогиня? — спросила королева.
— Позвольте, ваше величество, еще несколько дней скрывать мою тайну, — сказала герцогиня, — и будьте уверены, что все, что я делаю, служит к вашей пользе.
— Я знаю, что ты любишь меня, Мария, и полагаюсь на тебя, — отвечала Анна, поцеловав герцогиню в лоб. — Тебе, твоему искусству обязана я этим письмом, дающим мне возможность отомстить когда-нибудь этому гадкому кардиналу. Я обязана тебе также первой минутой счастья, какого я не чувствовала уже давно.
— Счастье украшает, ваше величество, и если вы счастливы, то, стало быть, будете еще прекраснее на свадебном празднике принцессы Генриэтты. Кажется, кардинал наготовил чудес, чтобы сделать достойным своих августейших гостей праздник, который он хочет дать молодой супруге короля Карла I. На этом празднике вы должны неоспоримо быть не только французской королевой, но и царицей красоты.
— Сумасшедшая!
— Но кардинал, хотя он знает все, не ожидает, что в его новом дворце явится такой гость. Муж мой, герцог де Шеврез, сообщил мне, что первый министр и любимец Карла I герцог Букингем приедет сегодня вечером инкогнито в отель Шеврез.
— Вы не сказали мне этого, герцогиня.
— Я сохранила эту новость, как самую лучшую, напоследок.
— Самую лучшую! Почему же?
— Потому что герцог, первый красавец в Англии, не пропустит случая положить свою дань к ногам моей государыни, прекраснейшей и благороднейшей женщины во Франции, а любовь такого человека, как милорд, всегда приятно принимать.
— Сумасшедшая! Молчи, Мария. Я обязана для себя и для короля, моего супруга, не думать о другой любви кроме его.
— Когда так, очень жаль, что король так на нее скуп.
— Герцогиня!
— Молчу, всемилостивейшая государыня, и если ваше величество позволит, возвращусь в отель Шеврез.
— Поезжай, Мария, поезжай, но скорее возвращайся; ты знаешь, что я не могу долго оставаться без тебя.
Герцогиня де Шеврез, отпущенная королевой, вернулась в свой отель. Там в эту минуту делались приготовления, чтобы прилично принять первого министра короля английского и его многочисленную свиту. Герцогиня вошла в свою комнату, в которой несколько дней тому назад она принимала кардинала.
— Скажите д’Арвилю, что его просят прийти сюда сейчас, — сказала она ожидавшей ее
Д’Арвиль, который впоследствии получил прозвание красавца д’Арвиля, был молодой дворянин, которого взял к себе на службу герцог де Шеврез и который, как говорят, гораздо усерднее служил герцогине, чем герцогу. Мы несколько раз будем иметь случай встречаться с ним в этом рассказе, потому что он играл довольно важную роль в жизни герцогини де Шеврез, а герцогиня наполняла самыми энергическими интригами вторую молодость Анны Австрийской, то есть ту часть жизни этой королевы, которая более всего принадлежала любви. Д’Арвиль тотчас явился к герцогине.
— Д’Арвиль, — спросила она, — все ли собрались?
— Все, — отвечал кавалер, — я сегодня утром получил последнее известие. Больше всех опоздал герцог де Меркер.
— Ему долее всего пришлось ехать. Все сведения остаются по-прежнему хороши?
— Все превосходны. Люди выбраны прекрасно. Но лучше всех тот, кто нам прислан маркизом де Шаваном.
— Поэтому я хочу сделать его начальником. Дом, назначенный для них, готов, не правда ли, д’Арвиль?
— Все готово. Просто чудеса, как, не возбудив ни малейшего подозрения, мы успели так удачно достичь цели. Нельзя было найти ничего лучше старого дома на улице Этюв.
— Да, д’Арвиль, дом этот удачная находка. Он необитаем около столетия, имеет дурную славу в квартале, его посещают, как говорят, духи его последних обитателей, колдунов, сожженных на Гревской площади, что удаляет от него всех любопытных. Стоит он поодаль от других домов, с двумя выходами на две различные улицы — словом, он соединяет все.
— Да, герцогиня, потому что по милости своих опускаемых дверей, двойных стен, невидимых коридоров, потайных убежищ он может в случае надобности выдержать обыск полиции, поискуснее той, которая у нас теперь. Парижский профос и сам начальник полиции понапрасну теряли бы время, рассматривая его.
— Я верю вам, д’Арвиль, хотя сама его не видела и основываюсь только на ваших словах.
— Не считая того, герцогиня, что он довольно близко к отелю Шеврез, так что при малейшем сигнале все эти люди явятся к вашим услугам, и в то же время настолько далек, чтобы между ним и вами нельзя было предполагать ни малейших сношений.
— Это правда, д’Арвиль, и я должна похвалить вас за ваше искусство и поблагодарить за усердие. Будьте уверены, что ничего этого не будет забыто ни мною, ни другой особой, еще более заинтересованной в этом деле, и которая, если еще не знает, то узнает потом, какую деятельную и разумную роль разыгрывали вы.
Кавалер поклонился, как человек, понимающий с полуслова.
— Поговорим теперь о том, что вам остается делать, — продолжала герцогиня.
— Слушаю.
— Настала минута действовать, д’Арвиль.
— Я готов.
— И действовать, как вы действовали до сих пор, то есть чтобы никто не мог вас ни узнать, ни подозревать, что действуете вы.
— Будьте покойны, никто более меня не искусен в переодевании, и я так умею переодеваться, что никто не может ни узнать меня, ни догадаться, что это я.