Анна Фаер
Шрифт:
Сколько я себя помню, я всегда говорила на русском. Говорила так потому, что так говорили все. Не потому, что не знала белорусского, нет. Эти два языка я знаю отлично. Но только теперь я поняла, что всегда пренебрегала родным. А зря. Я думаю, каждый язык красив. Наш не исключение. Филологический маньяк, который живёт где-то глубоко внутри меня, готов утащить за угол как минимум половину белорусского словаря. Нет, я не шучу! Есть такие слова, которые мне просто приятно слышать. Это необъяснимо. Вот послушайте - «шыпшына». Это значит шиповник. Помню, когда летом я, Дима и Макс путешествовали, цвёл шиповник.
Но это всё не так уж и важно. Важно то, что я говорю о словах, которые кто-то убивает. Скоро, знаете ли, может настать день, когда постепенно все эти слова исчезнут и забудутся. Так забудется язык.
– Стоп. Вот тут я поспорю,- я просто не могла не перебить Ника. – Ведь на всех конференциях, на всех интервью президент говорит на белорусском! Противоречие!
– Игра на две стороны. Для народа он тот, кто всегда будет говорить только на родном языке. Для народа он пример. Но только все официальные бумаги кто-то перевёл на русский. Кто? Он! Ведь относительно недавно, все бумаги были на белорусском. Поэтому все и говорили на этом языке, он был востребован, но потом всё перевернулось с ног на голову.
– Зачем? – я смотрела на то, как ленточку цвета флага моей страны, нервно теребили в руках.
– Зачем? Дань. России. Мы из себя ничего не представляем, по сути. Мы слабые. И поэтому нам нужны сильные друзья. Ну, я бы не сказал друзья. Друзья помогают просто так, потому что они друзья, и всё тут. А мы ведь сидим в безопасности не за «спасибо». Мы убили всё родное, чтобы заполучить эту безопасность.
– Разве мы такие слабые, что не могли бы справиться сами? – во мне что-то закипало.
– Ты видела, что происходит в стране? С экранов телевизоров раздаются речи о стабильности. В Беларуси стабильная экономика. Я не спорю. Только если в других странах это значит, что всё стоит на одном уровне, то у нас это означает, что мы стабильно опускаемся вниз. Мы в болоте. По шею, нет, по уши, чёрт возьми! И это наш «батька» довёл до такого.
– Так выходит, что всё очень плохо,- сказала я растеряно.
– Именно. Помнишь, пять лет назад упаковка жвачки стоила две тысячи? Сейчас она стоит все шесть. Цены выросли в три раза. За пять лет. Зарплаты сильно изменились? Нет. Они не стали больше, может быть, стали меньше. Знаешь, мы работаем дольше и усерднее, чем работают в Европе или, скажем, на Западе. Мы работаем много, а не получаем и пятой доли дохода европейцев. С нашей экономикой проблемы. С нашей страной проблемы. Вот поэтому я мечтаю поскорее отучиться и свалить.
– Стой,- наконец вмешался Алекс. – Свалить? Тут проблемы, и ты сваливать собираешься?
– Да ведь их не разгрести уже, эти проблемы.
– Ты же в деле.
– Да.
– Как ты можешь быть в деле, чёрт возьми, если хочешь валить из страны?
– Могу.
– Предатель,- сказал Алекс.
Он сказал это так по-детски, что я даже удивилась. Он никогда ничего по-детски не делает. Наверное, что-то его сильно задело, что он даже забыл о своём образе плохого парня.
– Ведь это неправильно,- сказала я Нику неуверенно
– Так пусть же они, наконец, сделают так, чтобы все мечтали остаться!
– Они не сделают. Но это могли бы сделать те, кто сваливает,- сквозь зубы сказал Алекс.
– Ты просто бросаешь того, кто ранен,- я снова стала наблюдать за тем, как Ник перебирал в руках бело-красно-белую ленту.
– Вы злитесь потому, что ничего не поняли. Я уеду из страны обязательно, в лепёшку разобьюсь, но выберусь из этой дыры.
Когда он только начинал говорить, я решила, что он в лепёшку разобьётся, чтобы поднять с колен Родину. А он хочет сбежать куда-нибудь, где будет легче и лучше. Падает в моих глазах.
– Я уеду, но вернусь. Я не из тех, кто уезжает и потом, устроив жизнь, забывает о том, что ещё остались незаконченные дела. Я помню. Я инженер. Ну, учусь на инженера. Моя специальность мне позволяет действовать по плану, который я давно для себя продумал.
– Что за план? – спросила я с нетерпением.
У меня было предчувствие, что как только он огласит свой план, я сразу же решу, что он не так уж и плох. Да, он падал в моих глазах, но вдруг он сейчас поднимется?
Именно это он и сделал.
– Всё, что появилось в Европе, до нас доходит через десятилетия. Производства стоят на месте. Если работать за границей, узнать, что и как у них устроено, узнать всё о новых технологиях и завести всё сюда, то дела могут наладиться. Вот так должны делать все, кто валит. Они должны набираться опыта и знаний, чтобы вернуться и использовать всё это здесь.
– Неплохо,- Алекс усмехнулся.
– В нашем деле нет места предателям, брат,- Ник встал, потом посмотрел на меня со своей добродушной и простецкой улыбкой: - Моя станция. Рад был познакомиться, может, ещё увидимся. Держи.
Он протянул мне ленту, которую весь наш разговор держал в руках.
– Символ борьбы за свободу,- подмигнул он мне и выскочил сквозь двери, которые уже закрывались.
Мы с Алексом выходили на следующей станции.
– Что за дело? О чём вы говорили? Почему какой-то парень из метро знает больше меня? – забрасывала я его вопросами и одновременно пыталась привязать к замку на пуховике ленточку.
– Лучше не надо, спрячь её в карман,- покачал головой Алекс.
– Почему?
– Любой представитель власти будет на тебя косо смотреть.
– И что? Мне не страшно, пусть смотрят! – я всё-таки привязала ленту.
– Она здесь не смотрится.
– Смотрится. Ты просто волнуешься и хочешь, чтобы не вышло ничего плохого,- мы поднимались из метро, и я уже видела фигуры Макса и Димы.
– Нет, не смотрится. Выглядит убого. Лучше сними,- настаивал Алекс.
Споря об этой ленточке, мы добрались до площади, где стоял памятник Ленину, с уже закрашенным призывом бороться с системой.
– Я вас убью! – сказал Дима горячо.