Анна и французский поцелуй

Перкинс Стефани

— Знаешь что, спасибо. Остальные всегда перебивают меня прежде… — Он замечает изменение в моем поведении и останавливается. — С тобой всё хорошо?

— Нормально.

— Да? Тебя когда-нибудь говорили, что ты ужасная лгунья? Ужасная. Худшая из всех.

— Просто… — я колеблюсь из-за смущения.

— Да-а-а?

— Париж такой... чужой. — Я борюсь за правильное слово. — Пугающий.

— Неа, — тут же отмахивается Сент-Клер.

— Тебе легко говорить.

Мы обходим величественного джентльмена,

который наклонился взять на руки свою собачку, бассет-хаунда с отвисшим животом. Дедушка предупредил меня, что на тротуарах Парижа полно собачьих «мин», но до сих пор они мне не попадались.

— Ты знаком с Парижем всю свою жизнь, — продолжаю я. — Свободно говоришь на французском, одеваешься как европеец...

— Что, прости?

— Ну, ты знаешь. Хорошая одежда, хорошая обувь.

Он поднимает левую ногу, обутую во что-то потёртое и громоздкое.

— Типо этого?

— Ну, нет. Но ты не ходишь в кроссовках. А я белая ворона. Не говорю на французском языке, боюсь метро и должна, вероятно, ходить на каблуках, но я ненавижу каблуки…

— Я рад, что ты не ходишь на каблуках, — прерывает меня Сент-Клер. — Тогда ты была бы выше меня.

— А я и так выше.

— Едва.

— Пожалуйста. У нас три дюйма разницы. И ты в ботинках.

Он толкает меня плечом, и я выдавливаю из себя улыбку.

— Расслабься, — говорит он. — Ты со мной. Я фактически француз.

— Ты англичанин.

Он усмехается.

— Я американец.

— Американец с английским акцентом. Двойной повод для французской ненависти?

Сент-Клер закатывает глаза.

— Прекрати слушать стереотипы и начни формировать свои собственные мнения.

— Я не стереотипирую.

— Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня. — Он указывает на ноги девочки, идущей перед нами. Она треплется на французском по сотовому. — Что это на ней?

— Кроссовки, — бормочу я.

— Как интересно. А те джентльмены на той стороне тротуара. Может, объяснишь, что это у левого? Что за специфические изобретения привязаны к его ногам?

Естественно, кроссовки.

— Но, эй! Видишь того парня? — Я киваю на мужчину в джинсовых шортах и футболке с надписью «Будвайзер». — Только мне очевидно?

Сент-Клер искоса смотрит на незнакомца.

— Очевидно, что? Облысение? Избыточный вес? Отсутствие вкуса?

— Он американец.

Сент-Клер мелодраматически вздыхает.

— Честно, Анна. Ты должна это перебороть.

— Я просто не хочу никого оскорблять. Я слышала, французы очень обидчивые.

— Сейчас ты никого не оскорбляешь, кроме меня.

— Что насчёт неё?

Я указываю на женщину средних лет в шортах хаки, с фотоаппаратом на поясе и в трикотажном топе со звёздами и полосами. Она отчаянно спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, с мужем.

— Абсолютно оскорбительно.

— Разве я не настолько

же бросаюсь в глаза?

— Учитывая, что на ней американский флаг, я рискну ответить нет. — Он кусает большой ноготь. — Послушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но ты должна подождать. Просто обещай, что больше не будешь просить меня сравнить тебя с пятидесятилетними женщинами, и я обо всем позабочусь.

— Как? С чем? С французским паспортом?

Он фыркает.

— Я не говорил, что сделаю тебя француженкой. — Я открываю рот, чтобы заспорить, но он не даёт мне вставит и слова. — По рукам?

— По рукам, — отвечаю я, чувствуя неловкость. Не люблю сюрпризы. — Но сюрпризу лучше быть хорошим.

— О, он хороший.

И Сент-Клер делает такой самодовольный вид, что так и тянет сказать колкость, но тут я понимаю, что больше не вижу нашу школу.

Не могу поверить. Он полностью отвлёк меня.

Целую минуту я жду проявления болезных симптомов, но вместо них ноги готовы пуститься в пляс, а в животе трепещут бабочки. Я наконец-то рада, что вышла!

— Так куда мы идём? — Я не могу сдержать энтузиазма. — К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Будем сидеть на берегу реки?

— Не скажу. Продолжай идти.

Я молчу. Да что со мной? Второй раз за минуту я позволяю ему держать себя в неизвестности.

— Только сначала взгляни на это.

Он хватает мою руку и тянет через улицу. Сердитый скутер клаксует нам вслед, и я смеюсь.

— Постой, что…

И тут у меня перехватывает дыхание.

Мы стоим перед собором. Нет, соборищем! Четыре толстые колонны удерживают готический фасад с внушительными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня простирается вверх, в чернильную черноту ночного неба.

— Что это? — шепчу я. — Это известное здание? Я должна его знать?

— Это моя церковь.

— Ты ходишь сюда?

Я удивлена. Сент-Клер не кажется религиозным.

— Нет.

Он кивает на каменную табличку.

— Сент-Этьен-дю-Мон. Эй! Святой Этьенн.

Он улыбается.

— Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси.

— Твоя мать — художница?

— Нет, живописец. Её работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.

Он, кажется, горд, и я вспоминаю слова Мередит про то, что Сент-Клер восхищается Джошем, так как тот очень хорошо рисует. И отец Сент-Клера владеет двумя картинными галереями. И Сент-Клер взял рисование в этом семестре. Я интересуюсь, художник ли он.

Он пожимает плечами.

— Не совсем. Я мечтал бы им быть. Мама не передала мне талант, только художественное чутье. Джош намного лучше. Даже Рашми.