Анна Каренина
Шрифт:
– А, Костя!
– вдруг проговорил он, узнав брата, и глаза его засветились
радостью. Но в ту же секунду он оглянулся на молодого человека и сделал
столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей, как будто
галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение
остановилось на его исхудалом лице.
– Я писал и вам и Сергею Иванычу, что я вас не знаю и не хочу знать.
Что тебе, что вам нужно?
Он был совсем
дурное в его характере, то, что делало столь трудным общение с ним, было
позабыто Константином Левиным, когда он думал о нем; и теперь, когда увидел
его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы, он вспомнил все
это.
– Мне ни для чего не нужно видеть тебя, - робко отвечал он.
– Я просто
приехал тебя видеть.
Робость брата, видимо, смягчила Николая. Он дернулся губами.
– А, ты так?
– сказал он.
– Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша,
три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это?
– обратился он к брату,
указывая на господина в поддевке, - это господин Крицкий, мой друг еще из
Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует полиция,
потому что он не подлец.
И он оглянулся по своей привычке на всех бывших в комнате. Увидав, что
женщина, стоявшая в дверях, двинулась было идти, он крикнул ей: "Постой, я
сказал". И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так знал
Константин, он, опять оглядывая всех, стал рассказывать брату историю
Крицкого: как его выгнали из университета за то, что он завел общество
вспоможения бедным студентам и воскресные школы, и как потом он поступил в
народную школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили
за что-то.
– Вы Киевского университета?
– сказал Константин Левин Крицкому, чтобы
прервать установившееся неловкое молчание.
– Да, Киевского был, - насупившись, сердито говорил Крицкий.
– А эта женщина, - перебил его Николай Левин, указывая на нее, - моя
подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, - и он дернулся шеей,
говоря это.
– Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, - прибавил
он, возвышая голос и хмурясь, - прошу любить и уважать ее. Она все равно что
моя жена, все равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь,
что ты унизишься, так вот бог, а вот порог.
И опять глаза его вопросительно обежали всех.
– Отчего же я унижусь, я не понимаю.
– Так вели, Маша, принести ужинать: три порции, водки и вина... Нет,
постой... Нет, не
XXV
– Так видишь, - продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и
подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и сделать. -
Вот видишь ли...
– Он указал в углу комнаты какие-то железные бруски,
завязанные бечевками.
– Видишь ли это? Это начало нового дела, к которому мы
приступаем. Дело это есть производительная артель...
Константин почти не слушал. Он вглядывался в его болезненное,
чахоточное лицо, и все больше и больше ему жалко было его, и он не мог
заставить себя слушать то, что брат рассказывал ему про артель. Он видел,
что эта артель есть только якорь спасения от презрения к самому себе.
Николай Левин продолжал говорить:
– Ты знаешь, что капитал давит работника, - работники у нас, мужики,
несут всю тягость труда и поставлены так, что, сколько бы они ни трудились,
они не могут выйти из своего скотского положения. Все барыши заработной
платы, на которые они могли бы улучшить свое положение, доставить себе досуг
и вследствие этого образование, все излишки платы - отнимаются у них
капиталистами. И так сложилось общество, что чем больше они будут работать,
тем больше будут наживаться купцы, землевладельцы, а они будут скоты рабочие
всегда. И этот порядок нужно изменить, - кончил он и вопросительно посмотрел
на брата.
– Да, разумеется, - сказал Константин, вглядываясь в румянец,
выступивший под выдающимися костями щек брата.
– И мы вот устраиваем артель слесарную, где все производство, и барыши,
главное, орудия производства, все будет общее.
– Где же будет артель?
– спросил Константин Левин.
– В селе Воздреме Казанской губернии.
– Да отчего же в селе? В селах, мне кажется, и так дела много. Зачем в
селе слесарная артель?
– А затем, что мужики теперь такие же рабы, какими были прежде, и от
этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что их хотят вывести из этого
рабства, - сказал Николай Левин, раздраженный возражением.
Константин Левин вздохнул, оглядывая в это время комнату, мрачную и
грязную. Этот вздох, казалось, еще более раздражил Николая.
– Знаю ваши с Сергеем Иванычем аристократические воззрения. Знаю, что
он все силы ума употребляет на то, чтоб оправдать существующее зло.
– Нет, да к чему ты говоришь о Сергей Иваныче?
– проговорил, улыбаясь,