Анна Каренина
Шрифт:
требовала, чтоб он приехал к ней.
Старший брат был тоже недоволен меньшим. Он не разбирал, какая это была
любовь, большая или маленькая, страстная или не страстная, порочная или не
порочная (он сам, имея детей, содержал танцовщицу и потому был снисходителен
на это); но он знал, что это любовь не нравящаяся тем, кому нужно нравиться,
и потому не одобрял поведения брата.
Кроме занятий службы и света, у Вронского было еще занятие - лошади, до
которых
В нынешнем же году назначены были офицерские скачки с препятствиями.
Вронский записался на скачки, купил английскую кровную кобылу и, несмотря на
свою любовь, был страстно, хотя и сдержанно, увлечен предстоящими
скачками...
Две страсти эти не мешали одна другом. Напротив, ему нужно было занятие
и увлечение, не зависимое от его любви, на котором он освежался и отдыхал от
слишком волновавших его впечатлений.
XIX
В день красносельских скачек Вронский раньше обыкновенного пришел
съесть бифстек в общую залу артели полка. Ему не нужно было очень строго
выдерживать себя, так как вес его как раз равнялся положенным четырем пудам
с половиною; но надо было и не потолстеть, и потому он избегал мучного и
сладкого. Он сидел в расстегнутом над белым жилетом сюртуке, облокотившись
обеими руками на стол, и, ожидая заказанного бифстека, смотрел в книгу
французского романа, лежавшую на тарелке. Он смотрел в книгу только затем,
чтобы не разговаривать с входившими и выходившими офицерами, и думал.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек.
Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не
знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с
ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил
как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это
сделать.
"Разумеется, я скажу, что Бетси прислала меня спросить, приедет ли она
на скачки. Разумеется, поеду", - решил он сам с собой, поднимая голову от
книги. И, живо представив себе счастье увидать ее, он просиял лицом.
– Пошли ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, -
сказал он слуге, подававшему ему бифстек на серебряном горячем блюде, и,
придвинув блюдо, стал есть.
В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех. Из входной
двери появились два офицера: один молоденький, с слабым, тонким лицом,
недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк; другой пухлый, старый
офицер с браслетом на руке
Вронский взглянул на них, нахмурился и, как будто не заметив их, косясь
на книгу, стал есть и читать вместе.
– Что? подкрепляешься на работу?
– сказал пухлый офицер, садясь подле
него.
– Видишь, - отвечал Вронский, хмурясь, отирая рот и не глядя на него.
– А не боишься потолстеть? - сказал тот, поворачивая стул для
молоденького офицера.
– Что?
– сердито сказал Вронский, делая гримасу отвращения и показывая
свои сплошные зубы.
– Не боишься потолстеть?
– Человек, хересу!
– сказал Вронский, не отвечая, и, переложив книгу на
другую сторону, продолжал читать.
Пухлый офицер взял карту вин и обратился к молоденькому офицеру.
– Ты сам выбери, что будем пить, - сказал он, подавая ему карту и глядя
на него.
– Пожалуй, рейнвейну, - сказал молодой офицер, робко косясь на
Вронского и стараясь поймать пальцами чуть отросшие усики. Видя, что
Вронский не оборачивается, молодой офицер встал.
– Пойдем в бильярдную, - сказал он. Пухлый офицер покорно встал, и они
направились к двери.
В это время в комнату вошел высокий и статный ротмистр Яшвин и, кверху,
презрительно кивнув головой двум офицерам, подошел ко Вронскому.
– А! вот он!
– крикнул он, крепко ударив его своею большою рукой по
погону. Вронский оглянулся сердито, но тотчас же лицо его просияло
свойственною ему спокойною и твердою лаской.
– Умно, Алеша, - сказал ротмистр громким баритоном.
– Теперь поешь и
выпей одну рюмочку.
– Да не хочется есть.
– Вот неразлучные, - прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров,
которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув
острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в
узких рейтузах.
– Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? Нумерова
совсем недурна была. Где ты был?
– Я у Тверских засиделся, - отвечал Вронский.
– А!
– отозвался Яшвин.
Яшвин, игрок, кутила и не только человек без всяких правил, но с
безнравственными правилами, - Яшвин был в полку лучший приятель Вронского.
Вронский любил его и за его необычайную физическую силу, которую он большею
частью выказывал тем, что мог пить, как бочка, не спать и быть все таким же,
и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к
начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в игре, которую