Анна Каренина
Шрифт:
– Как же ты говорил, что никогда больше не наденешь европейского
платья?
– сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного,
платье.
– Так! я вижу: новая фаза.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, - слегка,
сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, - чувствуя, что они
смешны своей застенчивостью, и вследствие того стыдясь и краснея еще больше,
почти до слез. И так странно было видеть
таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
– Да, где ж увидимся? Ведь мне очень, очень нужно поговорить с тобою, -
сказал Левин.
Облонский как будто задумался:
– Вот что: поедем к Гурину завтракать и там поговорим. До трех я
свободен.
– Нет, - подумав, отвечал Левин, - мне еще надо съездить.
– Ну, хорошо, так обедать вместе,
– Обедать? Да мне ведь ничего особенного, только два слова сказать,
спросить, а после потолкуем.
– Так сейчас и скажи два слова, а беседовать за обедом.
– Два слова вот какие, - сказал Левин, - впрочем, ничего особенного.
Лицо его вдруг приняло злое выражение, происходившее от усилия
преодолеть свою застенчивость.
– Что Щербацкие делают? Все по-старому?
– сказал он.
Степан Аркадьич, знавший уже давно, что Левин был влюблен в его
свояченицу Кити, чуть заметно улыбнулся, и глаза его весело заблестели.
– Ты сказал, два слова, а я в двух словах ответить не могу, потому
что... Извини на минутку...
Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем
секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в
знании дел, подошел с бумагами к Облонскому и стал, под видом вопроса,
объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил
ласково свою руку на рукав секретаря.
– Нет, вы уж так сделайте, как я говорил, - сказал он, улыбкой смягчая
замечание, и, кратко объяснив, как он понимает дело, отодвинул бумаги и
сказал: - Так и сделайте. Пожалуйста, так, Захар Никитич.
Сконфуженный секретарь удалился. Левин, во время совещания с секретарем
совершенно оправившись от своего смущения, стоял, облокотившись обеими
руками на стул, и на лице его было насмешливое внимание.
– Не понимаю, не понимаю, - сказал он.
– Чего ты не понимаешь?
– так же весело улыбаясь и доставая папироску,
сказал Облонский. Он ждал от Левина какой-нибудь странной выходки.
– Не понимаю, что вы делаете, - сказал Левин, пожимая плечами.
– Как ты
можешь это серьезно делать ?
– Отчего?
– Да оттого, что нечего делать.
–
– Бумажным. Ну да, у тебя дар к этому, - прибавил Левин.
– То есть, ты думаешь, что у меня есть недостаток чего-то?
– Может быть, и да, - сказал Левин.
– Но все-таки я любуюсь на твое
величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне не
ответил на мой вопрос, - прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в
глаза Облонскому.
– Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо, как у
тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть,
как у двенадцатилетней девочки, - а придешь и ты к нам. Да, так о том, что
ты спрашивал: перемены нет, но жаль, что ты так давно не был..
– А что?
– испуганно спросил Левин.
– Да ничего, - отвечал Облонский. - Мы поговорим. Да ты зачем,
собственно, приехал?
– Ах, об этом тоже поговорим после, - опять до ушей покраснев, сказал
Левин.
– Ну, хорошо. Понятно, - сказал Степан Аркадьич.
– Так видишь ли: я бы
позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот что: если ты хочешь их
видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом саду от четырех до пяти. Кити
на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь
обедать.
– Прекрасно, до свидания же.
– Смотри же, ты ведь, я тебя знаю, забудешь или вдруг уедешь в деревню!
– смеясь, прокричал Степан Аркадьич.
– Нет, верно.
И, вспомнив о том, что он забыл поклониться товарищам Облонского,
только когда он был уже в дверях, Левин вышел из кабинета.
– Должно быть, очень энергический господин, - сказал Гриневич, когда
Левин вышел.
– Да, батюшка, - сказал Степан Аркадьич, покачивая головой, - вот
счастливец! Три тысячи десятин в Каразинском уезде, все впереди, и свежести
сколько! Не то что наш брат.
– Что ж вы-то жалуетесь, Степан Аркадьич?
– Да скверно, плохо, - сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув.
VI
Когда Облонский спросил у Левина, зачем он, собственно, приехал, Левин
покраснел и рассердился на себя за то, что покраснел, потому что он не мог
ответить ему: "Я приехал сделать предложение твоей свояченице", хотя он
приехал только за этим.
Дома' Левиных и Щербацких были старые дворянские московские дома' и
всегда были между собою в близких и дружеских отношениях. Связь эта