Анна-Мария
Шрифт:
— Тебя она раздражает, — сказал он. — Но, во-первых, откуда ты взял, что она стреляет из автомата? Да ничего подобного… Вся беда в том, что стреляют другие: люди, которые не желают сложить оружия, хотя перед ними уже нет врага. Их-то и используют, можешь не сомневаться. Что прикажешь делать с теми, кто не хочет больше служить по канцеляриям? Это большая трагедия — люди, которые вдруг поняли самих себя, поняли, кто они такие… Теперь они воображают себя крестоносцами… Чтобы не умереть с тоски и показать себя, им во что бы то ни стало требуется крестовый поход. Какой именно предлог им для этого подсовывают —
— То есть?
— Двух парней, бывших макизаров, обвинили в убийстве и посадили. Анна-Мария пишет мне, что надо добиться их освобождения, что они не виноваты… В их защиту и проводится кампания, не дают покоя даже высокопоставленным лицам, боюсь, все это может плохо кончиться… Анна-Мария весьма разумная женщина, но она не представляет себе, какая перед ней стена… Боюсь, как бы ее там не убили, в ее письме есть совершенно невероятные вещи. Но если бы ты знал, сколько у меня дел в Париже…
Казалось, Жако действительно был в затруднении. «Какой он хороший!» — подумал Франсис и с нежностью посмотрел на крупную голову Жако, на его голубые глаза, которые казались такими неуместными на этом мужественном лице с дубленой кожей… Мешковатый, сутулится, и трудно предположить, что он силен, как бык, и что эти толстые пальцы на редкость ловкие… Как он предан своим друзьям! Франсис был человеком чувствительным и порывистым.
— Я обожаю тебя, Жако, — сказал он, — но и в дружбе надо иметь чувство меры. Неужели ты оставишь все дела и бросишься выручать Анну-Марию! Там, на месте, хватит людей, чтобы заняться ею, не беспокойся! К тому же, я уверен, что она преувеличивает, как все женщины.
Жако — человек спокойный и уравновешенный. Отчего же ему стало вдруг так невыносимо жалко и Франсиса, и всех этих людей, суетившихся в кафе и на улице… Нет, Анна-Мария не преувеличивает… Они в самом деле сироты, обреченные на заклание люди… Кто даст им совет, кто защитит их, этих непослушных, плохо воспитанных детей! «Нельзя людей заставить быть счастливыми насильно!..» — говорила Анна-Мария.
— В наше время нет ничего неправдоподобного, — сказал Жако, — все может случиться… Мы по уши увязли в нечистотах, и нас уже ничем не удивишь… Разразись завтра война…
— Не говори таких ужасов! — оборвал его Франсис… — А тут еще ученые навязали нам эту подлую бомбу!
— Ну знаешь, ученые здесь ни при чем… Не будем ломиться в открытую дверь… Официант!.. Мне пора домой…
Лето стояло плохое, но все же это было лето, хотелось подышать воздухом, а куда поехать — никто не знал… Жако встретился с Анной-Марией на террасе кафе «Мир». Она вернулась утром и немедленно позвонила ему. Теперь Жако с нежностью смотрел на ее загорелое лицо, на оттенявшие глаза веснушки. Она похудела, вертикальная морщинка между бровями стала еще заметнее, эпитет «осиная» как никогда подходил к ее талии, а по сухой глянцевитой коже
— Ничего я не добился, ничего… Мне лишь подтвердили, что владелец гаража своевременно заявил об имеющемся у него оружии и что оно хранится у него с тысяча девятьсот сорок четвертого года. Это склад ФФИ.
— Склад ФФИ у коллаборациониста?
— Вы уверены, что он — коллаборационист? Я что-то не припоминаю этого Феликса…
— Я женщина уравновешенная и благоразумная, и я говорю вам, что Феликс перевозил немцев, и не только перевозил… Поручить ему хранение оружия могли только его сообщники. Кроме того, оно у него всего месяц, и это не то оружие, которое сбрасывали с парашютами, оно украдено в Рейнской армии.
— Вы уверены?
— Да что же это такое в конце концов! — Анна-Мария легонько стукнула кулаком по столу. — Я провела там полтора месяца, а вы спрашиваете, уверена ли я!
Жако похлопал ее по руке:
— Успокойтесь, Аммами… Вы должны понять, что все это серьезно. Что ж, по-вашему, я вот так, просто, должен признать, что здесь, в министерстве, покрывают этого человека? И почему мне так быстро дали ответ? Обычно выяснить что-нибудь в министерстве — целое дело, а тут мне сразу же дали ответ… Плохой признак…
По правде говоря, не будь загара, Анна-Мария выглядела бы неважно; просто солнце — хороший гример. Но от этой морщинки между бровями у Жако сжималось сердце.
— Хотите, я снова расскажу вам все по порядку, — сказала Анна-Мария, — и вы сами увидите, что вы можете сделать… Клавель проводит кампанию, и успешно, но если бы появились вы… Вас там знают… Я не хочу, чтобы мальчиков сгноили в тюрьме.
Жако еще сильнее ссутулился. Он был по горло завален работой, и своей собственной, и чужой, но если дело и впрямь обстоит так, как говорит Анна-Мария…
— Вы поедете со мной?
— Не могу! — сказала она печально. — Сижу без гроша! Надо немедленно браться за работу. Так бы хотелось поехать, быть там с вами, подле вас! Я ничем не могла бы вам помочь, на этот счет у меня никаких иллюзий нет, но я была бы с вами.
— Что за самоуничижение!
— Вовсе не самоуничижение… Но только все это выше моего понимания… Не могу я сражаться с призраками. Клавель, тот может, потому что за ним стоит много народу, а вы — вы, уверена, сумеете вникнуть во все тонкости, все детали… Я же увязаю в этом болоте, и туман вокруг все сгущается…
— Ладно, — сказал Жако, — поеду вопреки всему. В конце концов совершенно естественно вести борьбу в своем секторе. Придется им тут обойтись без меня… А вы чем намерены заниматься?
— Мальчик-с-Пальчик поручил мне репортаж с Мирной конференции. Еще хорошо, что я нашла работу, сразу же, едва сошла с поезда. У меня такое впечатление, будто Конференция заполонила весь Париж. Может быть, потому что я только-только вернулась из провинции? Все прохожие кажутся мне иностранными дипломатами… Совсем как в международном спальном вагоне… Что от нее можно ждать, от этой Конференции?