Анна Невиль-5 Ветер с севера

Вилар Симона

– Молчи, язычник. Что можешь знать ты о моей вере! Возможно, некоторые из отшельников и невежественны, но, умерщвляя тело и отказывая себе во всем, они возносят чистую молитву за тех, кто забывает, живя в миру, что и для них настанет время ощутить всю тяжесть греха. Они спасают мир, беря на себя его скверну перед лицом Господа.

Мервин аккуратно вытер нож о лепешку.

– Отчего же? В нашей религии есть сходство с вашей. Мы так же почитаем святой крест, как символ высшего божества. У нас, как и у вас, крепка вера в спасение души. По-нашему, творение состоит из трех миров: верхнего, где преобладает счастье, - вашего рая, низшего, мира наказания, - ада и среднего - мира людей. Вы, однако, не верите в то, что душа способна менять оболочки,

переселяться из одного тела в другое. По нашему же, смерть - это не конец пути, а лишь его середина, момент перевоплощения души для новой жизни.

– Душа человеческая едина!
– воскликнула Эмма.
– Она не блуждает из тела в тело, как ополоумевший пьяница по харчевням. И только однажды ей дается такое испытание, как жизнь, только единожды она может проявить себя. Поэтому так велика ответственность за все то добро и зло, какое совершает человек. Но в основе моей веры, даже для закоренелого грешника, лежит надежда, дарованная Спасителем. Это покаяние, угодное Богу. Ибо самый страшный грех - оставаться во тьме, как вы, язычники, сгибаясь под бременем греха и не видя стоящего рядом Христа…

Ее прервал звучный зевок Ролло. Викинг сонно глядел на обоих.

– Я же говорил тебе, Мервин, что эта рыжая аббатисса с грудью валькирии горло перегрызет за свою веру.

Друид лишь усмехнулся. Эмма же пламенела гневом.

– Все это лишь слова, - спустя некоторое время заметил Мервин.
– Я помню, когда-то и я был крещен и ходил к причастию.

– Ты?
– поразилась Эмма.

Друид продолжал:

– Я верил в то, чему меня учили. Но со временем я многое понял, потому и ушел в леса. Ибо друиды сохранили свою веру в чистоте с древнейших времен, а те, кто прикрывался именем Христа, оказались продажны и ничтожны. Они проклинали бретонцев за преданность старой вере, попирали их богов, на деле же сердились из-за того, что приношения, которые нес народ, стекались в лес, а не в храмовые кладовые и обители отшельников. Однако простые люди продолжали украдкой посещать святилища старых богов. Когда же в наш край пришла беда и мор сотнями пожирал бретонцев, священнослужители попросту запирали перед несчастными ворота аббатств. Я помню страшный голод, продлившийся несколько лет, когда люди привыкли есть кору деревьев, подбирать падаль, питались мясом волков и собак, а их пастыри отведывали медовые напитки в своих убежищах, рыбу и овсяные лепешки. Но и это не самое худшее. Из-за моря, из северных туманов к нам явились норманны и прокатились по Бретани, как саранча, сжигая и грабя все, до чего дотягивалась их рука. Они убили наших воинов, полонили женщин и детей. И монахи, те, кто должен был стать опорой людям, их покровом и надеждой, бросили свою паству и ушли, как голодные волки, из опустевших селений. Аббаты, епископы, клирики, монахи - все они покинули Бретань, увозя с собой церковные сокровища и даже мощи святых. Что оставалось делать тем, кто остался? Что худого в том, что люди после этого вновь обратились к старым богам своей земли? Друиды могли помочь, - и вновь запылали жертвенники в наших священных рощах.

Эмма сидела, опустив глаза, и кусала губы.

– Не мне судить этих слуг Господних. Возможно, и в самом деле им недоставало благочестия и силы, коль они оставили свою паству в трудный час. Но меня учили, что не перед людьми, облаченными в монашеские ризы, склоняем мы колени, а перед их саном. А за свои прегрешения в положенный час им придется держать ответ. Но Господь един, каков бы ни был служитель, выполняющий его волю.

Друид какое-то время глядел на нее. Эмма невольно поежилась под своим балахоном. Странный, пронзающий насквозь взгляд друида, казалось, выворачивает наизнанку. Так не смотрит мужчина на женщину. Так брат Серваций разглядывал, изучая неизвестное доселе растение. Она покосилась на Ролло, словно ища у него защиты, но норманн давно уже уснул, отвернувшись от них и прикрыв глаза согнутой в локте рукой.

Неожиданно Эмма спросила:

– Ответь мне, Мервин. Ты

с такой ненавистью говоришь о норманнах, а вот лежит один из них, более того - их предводитель. Что мешает тебе погубить его, когда он слаб и беспомощен перед тобой?

– А тебе? Ведь тебе хочется уничтожить его, я это вижу. Темная сила скопилась в недрах твоего существа. Что же мешает тебе, о христианка, сделать это? Ты смогла убить бисклавере, так отчего щадишь своего врага?

– Откуда ты знаешь, что он враг мне?

Мервин, играя костяными амулетами у пояса, перевел взгляд на огонь.

– Почему я не тронул его? В этом человеке слишком много света. В нем плещет огонь. Я недостаточно силен, чтобы противостоять ему, ведь его окружает золотое сияние, не позволяющее коснуться его. Он храним богами. Разве ты сама не чувствуешь исходящий от него свет? Хотя ты сейчас слепа, окутанная пеленой несчастий и зла. Она причиняет тебе боль, тогда как присуще тебе совсем иное.

Он положил длинную ладонь на ее запястье.

– Хочешь, я помогу тебе? Доверься мне, открой себя, и я смогу тебя исцелить. Вверь мне свою душу.

Эмма поднялась.

– Когда это христианка исповедовалась язычнику? Ты слишком много мнишь о себе, друид Мервии…

На следующий день пошел дождь. Ролло хмуро восседал на своей лежанке. Его угнетало бездействие, и он в конце концов заявил Мервину, что чувствует в себе достаточно сил, чтобы отправиться в путь к своим землям.

Друид, однако, отрицательно покачал головой. Ролло еще нездоров, и если он сейчас прервет лечение, то раны могут открыться в пути, в них заведутся черви, и он умрет, так и не добравшись до своих. Мервин говорил спокойно, но в речах его была твердая убежденность.

Ролло вынужден был согласиться, но возвращающиеся силы уже бурлили в нем, и он не мог подолгу оставаться на месте - расхаживал по пещере своей легкой львиной походкой. Закрытое пространство стесняло его, как клетка зверя. Порой он останавливался и застывал у входа, глядя на ливший потоками дождь. Эмма смотрела на него, и, странное дело, ей порой начинало казаться, что от викинга и в самом деле исходит свечение - знак огромной, рвущейся наружу энергии. Этот варвар притягивал ее взгляд вопреки ее воле, и это возмущало девушку.

С утра Мервин взялся месить глину в большом деревянном коробе - сначала ногами, с трудом вытаскивая ступни из вязкой массы, а затем долго разминал руками похожую на тесто смесь. Чем-то подобным занимались монахи и в Гиларии, но они никогда не добавляли в глину истолченные в порошок травы и не шептали заклинания, как делал друид, сутулясь над коробом и побрякивая подвешенными к поясу амулетами. Но после полудня Мервину пришлось прервать свои священнодействия. Откуда-то явился грязный подросток, нечесаный, в одежде из грубой ткани и дырявом овчинном плаще. Размотав ветошь, он показал опухшую до локтя, почерневшую руку. Мервин стал что-то втолковывать ему на незнакомом Эмме бретонском диалекте, потом попросил ее нагреть воды, а сам, прокалив на огне длинный и узкий кинжал, вызвавший восхищение Ролло, вскрыл нарыв. Мальчик молча терпел, лишь пот лил с него ручьем, и он так рванулся, что Ролло пришлось схватить его за плечи. Мервин дал выпить парнишке успокоительного отвара и, обмотав его руку чистой холстиной, отпустил. Мальчик убежал вприпрыжку, словно и не испытав перед этим страшной боли. Ролло восхищенно прищелкнул языком, наблюдая, как он легко спускается по каменистой насыпи у края плато, на котором находилась пещера.

Друид же попрежнему оставался невозмутимым и вернулся к своей возне с глиной. Ролло счел это занятие недостойным мужчины, зато Эмма с удовольствием наблюдала, как тонкие пальцы Мервина творили на ее глазах чудеса.

Бросив какой-то порошок в огонь, отчего вокруг распространился острый смолистый запах, друид, воздев руки к своду пещеры, прошептал какие-то заклинания и взялся за дело: кусок грубой холстины посыпал измельченными листьями, слепил на нем плоское донце, а затем стал выводить крутые бока горшка.