Анна
Шрифт:
Двое стояли в сторонке и курили.
– У меня три коробки с мясом. А ты что принесла? – сказал один.
– Вот это... – ответил женский голос.
Пламя зажигалки мелькнуло в темноте и отразилось на стекле бутылки с красной этикеткой.
– Что это?
– Вино.
– Этого мало, они тебя не впустят.
– А почему?
Другой расхохотался:
– Потому что я сам его выпью.
Они начали ссориться, но беззлобно, по-дружески.
Чтобы войти, нужно что-то отдать.
Что
В очереди, которая продолжалась под стенами отеля, то и дело вспыхивали ссоры, которые заканчивались криками и драками.
В первый раз после эпидемии Анна оказалась в окружении множества детей. Все они давили на неё, касались и толкали, и она стала задыхаться. Ей хотелось бежать, но она стиснула зубы и заставила себя идти дальше в очереди.
Через полчаса она оказалась у ворот.
На куче бочек плавились сотни свечей, и трое детей за решёткой пропускали входящих. На груди у всех троих висели ожерелья из человеческих пальцев.
– Что у тебя есть для Крошки? – спросил её смуглый парень, волосы которого представляли собой зелёное месиво.
Анна передала ему фонарь.
Мальчик проверил, работает ли он, и передал тому, кто стоял рядом.
– Пропускай…
Второй, маленький блондин, бросил фонарь в коробку к другим подношениям, посмотрел Анне на грудь и пропустил, пока остальная часть очереди жалась к решетке.
Она прошла по крытому, тёмному и ветреному проходу в сады. Стены были испещрены рисунками и надписями. По бокам каменного пола лежали черепки, пластмасски, мятые консервные банки.
Она вышла на цоколь, который возвышался над амфитеатром. Ступени из грубого бетона спускались к резервуару, наполненному мусором и дождевой водой, позади которого, за шестью коринфскими колоннами, ещё виднелся забор двора. Пять горящих шин испускали высокие языки пламени, окутывающие амфитеатр едким чёрным дымом. Всё было разбито, ветхо. Ряд заросших сорняками каналов, из которых торчали, как оранжевые змеи, гофрированные электрические провода, проходил полукругом и спускался к бассейну.
Дети стекались отовсюду. Те, что стояли на лестницах, казалось, спали, многие бродили по пандусам. Над насыпью какие-то оборвыши медленно и монотонно били по бочкам.
Наверху маячила гостиница, увенчанная в центре стеклянным куполом. Одно крыло представляло собой каркас из бетонных опор, а в другом работы зашли дальше – кое-где даже висели оконные рамы и жалюзи.
Анна неуверенно пошла по лестнице, но не смогла. Она остановилась на ступеньке, покрытой пустыми консервными банками из-под тунца, фасоли и нута. Она подобрала пару, нашла свободный уголок и двумя пальцами поскребла днища. С голодухи даже нут, который она на дух не выносила, показался ей вкусным.
Невдалеке, на возвышении,
Через некоторое время все, кто пил, начинал шататься, свесив голову на грудь, и размахивать руками под звуки барабанов. Один, с закрытыми глазами, не заметил, что ступенька кончилась, на мгновение застыл, вытянув ногу в пустоту, и упал вниз под всеобщий смех.
Анна огляделась.
Напряжение, ощущавшееся за воротами, казалось, пропало. Среди дыма появлялись разбитые фигуры, которые шевелились, как на вечеринке или концерте, но не было никого в возрасте Астора.
Рядом с ней показалась женская спина с лопатками, похожими на куриные крылышки, и тощие ноги.
– Слушай, – Анна коснулась плеча девочки. – Не знаешь, где они держат детей?
Ответа не последовало.
Она дёрнула девочку за руку, и та упала на неё. Щёки у неё были впалые, словно паразит высосал её изнутри, глаза стеклянные, а рот застыл в немом крике.
Порыв ветра пронёсся по амфитеатру. В мерцающем свете костров извивалось множество тел.
Анна резко вскочила, потёрла руки, пытаясь отогнать, словно рой мух, смерть, прилипшую к коже, и споткнулась о лодыжку какого-то мальчика. Кислый запах мочи наполнил ей ноздри. Бедняга дрожал от озноба. Лицо, шея и грудь были покрыты язвами. Он судорожно сжимал руки в кулаках, будто с кем-то боролся.
Это зал ожидания.
Так его называли. Ходили слухи, что в Палермо один был на стадионе, а другой в Монделло. Туда приходили больные и полумёртвые, чтобы умереть вместе.
– У меня... у меня нет Красной, – пробормотала она.
Она сделала пару шагов и попала в облако газа, который заполнил ей легкие.
Кашля, Анна побежала вверх по лестнице. Под скелетом саженца, на котором висели тряпки и пакеты, она увидела бетономешалку. Она спряталась за ней и прижалась сбоку, положив голову на рюкзак.
Если не смотреть и не слушать, то Темнота была такой же, как на шелковичной ферме.
Через несколько секунд веки отяжелели, и Анна завалилась спать.
День ослепил её.
Анна закрыла лицо руками и глянула сквозь пальцы на молочное небо. Солнце, чуть выше горизонта, напоминало пятно соуса на белой скатерти.
На свету амфитеатр казался меньше. Остатки шин испускали чёрные прямые нити из куч пепла. Насыпь с барабанами опустела. На трибунах почти не осталось больных.
Она поднялась на локтях, зевая.
Свет заслонило знакомое лицо.
– Что ты здесь делаешь? – Пьетро сидел, скрестив ноги. – Я пришёл за тобой, – он поднял с земли бутылку, на дне которой ещё оставалось на два пальца чёрной жидкости, и поднес к носу. – Ты это пила?