Аномалия
Шрифт:
– Привет, Клара! – Оскар помахал мне столовым ножиком, и я мигом отвлеклась от Женевьевы. На Оскаре была серая льняная рубашка и красный шейный платок из его огромной коллекции. – Иди сюда, поделюсь с тобой сэндвичами.
– Привет, Оскар. – Повесив рюкзак на спинку стула, я указала на его платок. – Тебя что, приняли в пионеры?
Оскар был самым приятным обитателем Особняка, но временами ему недоставало эрудиции. Я почувствовала себя по-дурацки, когда поняла, что отсылка к детской коммунистической организации не нашла в нем никакого отклика. Неудачная попытка пошутить пробила брешь в моей защите. Женевьева, как акула, чувствующая кровь, вдруг посмотрела
Для меня Женевьева была такой же, как транскрипция ее имени. Сложной. Она мне не нравилась, а я не нравилась ей – и этому не находилось очевидного объяснения. Но даже к такому можно привыкнуть. Один из главных принципов проживания в Особняке: лучше злюка Женевьева, чем никого.
Дело в том, что Особняк, несмотря на модернизацию и воплощенный в интерьерах тонкий вкус нашей директрисы, все равно слишком уж походил на дом из готического романа о призраках. Высокие потолки, инкрустированные деревянные поверхности, тяжелые рамы и жутковатая тишина, обрушивавшаяся на тебя в пустых узких коридорах, – этого вполне хватало, чтобы доставлять всем нам определенный дискомфорт. В этом огромном Особняке обитало слишком мало людей, чтобы не бояться странных шорохов и насвистывающих сквозняков в коридорах.
Все усугублялось тем, что мы ничего не знали о тех, кто жил здесь раньше, до того, как хозяйкой стала Анджела. Вполне возможно, что три столетия назад в кухне повесилась обиженная жестокосердной пани служанка, а в одной из стен до сих пор хранился скелет замурованного неверного мужа. Иногда подобные фантазии настигали меня по дороге в мою комнату и заставляли ускорять шаг. Это касалось и остальных обитателей и, сознательно или нет, вне зависимости от симпатий и антипатий, в Особняке мы старались держаться неподалеку друг от друга.
В кухню заглянула Клео – пушистая питомица Анджелы. Как любая представительница породы мэйн-кун, Клео была крупнее обычных кошек, с длинными лапами, шикарным хвостом и гривой, серебристо-серым воротником обрамлявшей продолговатую мордочку.
– Кис-кис-кис? – с надеждой спросила я.
Желтые глаза кошки мгновенно оценили обстановку. Сделав выводы, Клео продолжила обход владений. Мои надежды хоть однажды в жизни погладить ее не удостоились никакой реакции.
Я успела прикончить целый сэндвич, прежде чем поняла, почему Оскар смотрит на меня с таким ожиданием.
– Черт! – Я развернулась к нему на стуле, всей своей сутью выражая раскаяние. – Прости, пожалуйста, у меня просто вылетело из головы!
Я должна была купить ему акварельные маркеры в художественном магазине неподалеку от гонконгской гостиницы. Но из-за того, я что спутала часовые пояса и проспала, собираться пришлось в спешке – деньги и записка с кодировками нужных оттенков остались на столе в моей комнате.
Улыбка Оскара лишь слегка подугасла, прежде чем он заверил:
– Ничего страшного, правда. В другой раз.
Я досадливо закусила губу. Из всех курьеров Оскар единственный мог сойти за талантливого студента закрытой академии искусств. А еще он был бесконечно милым и добрым, и говорил «труба» вместо «метро». Мне стало жаль, что я подвела его. И жаль, что я умею дурачить только пространство, не время.
Если бы только можно было воспользоваться
– Вечером идем в «Палладиум», и я угощаю тебя трдельником с мороженым, – заявила я. Оскар одарил меня еще одной улыбкой, мигом исцелившей мое сердце, но не успел даже рта раскрыть, как в кухню ввалился Шейн. Еще более недовольный, чем по прибытию в Особняк.
Я знала эмоциональный спектр его недовольства, поэтому сразу поняла, что текущее скверное расположение духа связано с Варшавой. Кажется, в ближайшее время Шейна ждет еще одна доставка по ненавистному направлению.
– Снова? – тихо спросила Женевьева из угла с кофеваркой.
Я напряглась, ощутив неприятный укол ревности. Она тоже знает о Варшаве? Неужели Шейн и ей все рассказывает? Я не помнила, чтобы они особо общались в Особняке, а на заданиях, где курьеры могли говорить более свободно, Женевьева бывала редко. Вообще она могла пользоваться срезами в метро, но ее основной специальностью были двери. Она отыскивала двери, ведущие не туда, куда задумывалось планировкой, и это было бы очень круто, если бы не одно веское «но». Дверей в мире существовало несравнимо больше, чем станций метро. Отследить какую-то систему в этих передвижениях было практически невозможно. Соответственно, на задания Женевьеву отправляли нечасто, а новые срезы она почти не искала: что, если следующая дверь приведет ее прямо в кабинет прослушки ЦРУ? Или в подвал маньяка? Или в дом, находящийся в процессе сноса?
Шейн выразительно посмотрел на Женевьеву, но ничего не сказал, а она понятливо кивнула. Ревность вспыхнула во мне с новой силой: они что, уже выработали систему условных знаков у меня за спиной? Шейн наконец заметил меня.
– Анджела тебя ждет, – буркнул он, взбираясь на барный стул. Женевьева поставила перед ним чашку свежезаваренного эспрессо, и мой друг-предатель тут же потерял ко мне всякий интерес.
Схватив одной рукой сэндвич, другой – лямку рюкзака, я вышла в темный коридор. Анджела ждала меня – и лучше было не опаздывать.
Анджела Боттичелли была директрисой нашей фальшивой академии искусств. Эта невообразимо хрупкая и утонченная женщина любила сложные прически, платья с пышными рукавами и искусство. Последнее в ней достигло особенно изощренной формы: репродукции созерцали наш быт с каждой стены, кроме, разве что, стен уборных. Звучная же фамилия директрисе досталась от первого мужа. И я бы не удивилась, узнав, что этот брак случился исключительно из-за нее.
Поднявшись на второй этаж и преодолев несколько коридоров левого крыла, я остановилась перед массивной дубовой дверью, за которой находился кабинет Анджелы. Я попыталась понять, много ли на мне крошек от почти доеденного бутерброда. Анджела была сама грация и манеры. Мне совсем не хотелось выглядеть неряхой в ее глазах.
Как только мысль сформировалась, мой бутерброд оказался на полу. Арахисовым маслом вниз.
Чертыхнувшись, я наклонилась, чтобы быстро поднять его. Рюкзак, наброшенный на одно плечо, перевесился и попытался соскользнуть. Услышав за дверью шаги, я запаниковала и завертелась на месте, пытаясь перехватить вторую лямку.
Только бы Анджела не увидела меня в таком жалком положении!
И все-таки дверь ее кабинета распахнулась. Ворвавшийся в коридор свет преобразил это мрачное царство: разлился по паркету и стенам, заиграл на тяжелых рамах репродукций Уотерхауса. Я не успела обернуться, и так и не разглядела незнакомца, прошедшего мимо меня и без лишних слов подтянувшего неуловимую лямку к моим тщетно пытавшимся схватить ее пальцам.