Аномалия
Шрифт:
– Нана, – сказал он, склонив голову набок и применив одну из своих самых подлых в плане очаровательности улыбок. – Давай ты просто отпустишь нас, а наверх передашь, что в ходе исследований мы определили, что метро Варшавы проклято, и это направление стоит забыть навсегда.
Мы с Женевьевой одновременно кашлянули, пряча смешки, столкнулись взглядами – и тут же отвернулись в разные стороны. Оскар тоже оторвался от рисования, хоть его Шейн в свои сложные отношения с Варшавой особо не посвящал. Нана же выглядела так, словно ее маска спокойствия вот-вот треснет, и она расплачется. Я могла
– Сегодня просто неподходящий день для дискуссии, – примирительно сказала я. – Давайте запомним, на чем мы остановились, и продолжим в следующий раз?
Нана посмотрела на меня, как мне показалось, с благодарностью. Мое предложение было ее спасением от необходимости вступать в открытую конфронтацию с Шейном.
– Хорошо. – Она закрыла блокнот и воткнула ручку в спираль. – Я сообщу вам о следующем собрании.
– Ты должен извиниться, – сказала Женевьева Шейну, когда дверь за Наной закрылась. – Ведешь себя с ней, как последний придурок.
– Ничего не могу поделать, – кисло ухмыльнулся Шейн. – У меня очень низкий порог толерантности к бессмыслице, а именно этим мы здесь и занимаемся. Проблема Наны лишь в том, что она понимает это – и все равно притворяется, будто все в порядке…
– Она чуть не расплакалась, – прервала я. – Было бы неплохо включить немного эмпатии. Она всего лишь выполняет поручения Дмитрия.
– Знаешь, кто еще «всего лишь выполнял поручения»? – вспыхнул Шейн. – Надзиратели в гитлеровских концлагерях.
Повисла короткая пауза.
– О господи, – покачала головой Женевьева. – Мы разбудили монстра.
– Не шевелись, пожалуйста, – тихо попросил ее Оскар, штрихуя в своем альбоме с удвоенной скоростью.
В этой компании было легко почувствовать себя пациенткой сумасшедшего дома. Шейн продолжал возмущенно распаляться в никуда, Женевьева лениво уговаривала его успокоиться, стараясь не моргать и держать подбородок достаточно высоко для Оскара. Мое присутствие на этом празднике жизни было необязательным, поэтому я отвернулась к окну и задумалась о своем.
Вскоре после разговора с Наной на лестнице я отправилась в библиотеку и отыскала там сборник сказок Финеаса Гавелла. Глупо, но, прочитав «Последние чудеса», я надеялась наладить с ней контакт. Раз – вы обсуждаете книгу, два – пьете чай на кухне, три – вместе ходите в кино, а потом начинаете дружить. Поначалу простота и гениальность плана не вызывали у меня сомнений.
Сказки были красивыми. В них нашлось место храбрым рыцарям, лесным королевам, лихим преступникам, кровожадным монстрам, пиратам, потомкам богов и чопорным английским леди. Но за несколько прочитанных историй мне не встретилась ни одна со счастливым концом. Сказки Гавелла повествовали о напрасных надеждах, о мечтах, которым не суждено сбыться, об усилиях, потраченных впустую, об ужасах настолько древних и беспощадных, что бесконечное падение в темноте казалось благом в сравнении. И, возможно, я бы не впечатлилась темным мотивом так сильно, если бы вдобавок не обнаружила на форзаце книги надпись, сделанную от руки.
Надпись
Надпись гласила: «Самое главное в жизни – вовремя умереть».
Когда хвост поезда скрылся в туннеле, я оказалась напротив буквы Т из выложенного сине-красной плиткой названия станции Ватерлоо. После людных мегаполисов, даже после плотно заселенной Праги, метро Амстердама казалось практически безлюдным.
Добраться из Праги в Амстердам можно было только через стамбульский Тюнель, – точнее, только такой, составной маршрут был в архиве нашего Особняка. Его открыли еще до нас, но последовательность пересадок и смен направления была абсолютно верная. Она позволяла добраться до Ватерлоо всего за сорок минут, без задержек и необходимости менять маршрут на ходу.
Я вышла из метро на оживленную по меркам Амстердама улицу. По нужному мне адресу находился не дорогущий отель, а небольшая кондитерская-кофейня. Это настораживало. Но отступать было некуда. Пестрый ловец ветра беззвучно отплясывал на сквозняке за приоткрытой стеклянной дверью.
Внутри кофейни царила атмосфера непринужденности и уюта, и сразу стало понятно, что улыбчивая женщина за стойкой – это ее хозяйка. Мастерски распознав во мне иностранку, она подозвала меня ближе к витрине, где на платформах неторопливо вращались всевозможные тортики и пирожные.
Зал был совсем крохотным. Трехцветная кошка вертелась между столиками, совершенно равнодушная к содержимому тарелок посетителей, но с удовольствием принимающая почесывания и поглаживания их рук. Я с тоской подумала о нашей гордячке Клео. Пахло свежезаваренным кофе и марципаном.
Может, Анджела давала мне дополнительные инструкции насчет доставки посылки в кондитерскую, а они просто вылетели у меня из головы? Может, в Амстердаме несколько улиц с одинаковыми названиями, и я просто пришла не туда, куда должна была?
– Вам нравится красный бархат? – спросил вдруг мужчина, разглядывавший сладости слева от меня. Его английский был почти без акцента.
– Простите?
Я посмотрела на него. Крупный, возраста Дмитрия, только полностью седой и явно привыкший улыбаться чаще, чем расстраиваться. На носу сидели маленькие круглые очки. На лоб из приглаженной массы волос выбивалась парочка блестящих от геля прядей, – я полагала, это было сделано специально. А еще он носил бакенбарды.
– Торт, – пояснил мужчина с бакенбардами, напоминавший не то Санта-Клауса, не то ошибшегося эпохой джентльмена. – Красный бархат. В этом заведении он самый вкусный во всем Амстердаме.
О кодовых фразах меня совершенно точно никто не предупреждал, но не то интуиция, не то невероятной силы желание быстро найти объяснение происходящим странностям заставила картинку в моей голове сложиться.
– А вы… – Я намеренно сделала паузу.
– Меня зовут Хендрик. А вас?
Хендрик Ван Дейк – это было имя адресата. Я немного расслабилась.