Анти-Ахматова
Шрифт:
— Потом она поехала в Париж, где она встретилась, как вы знаете, с Анрепом. Это было несчастье, эта встреча. Он сказал, что, когда он ее знал, она была тоненькая, замечательная… Она могла дотронуться до ног своих, не сгибая колен. Замечательная, красивая, тонкая, как ветка… Теперь кого я вижу перед собой? Екатерину Великую.
Д.: Да, перемена разительная была…
— Это от картошки.
Исайя БЕРЛИН. Беседа с Дианой Абаевой-Майерс. Стр. 93
К Берлину было проявлено неуважение. Если отвлечься от подобающих величию
Такой агрессии подвергся разве что Гумилев, за которого стала распоряжаться она сама, приписав ему славу, равновеликую ее амбициям, — а за это, слово за словом, стих за стихом расплачиваясь битвами за доказательства его любви к ней — женщине его жизни и музе его поэзии…
Никакой чрезмерной любви, уважения, страсти, пожизненного и загробного надрыва не приписывалось ни одному из ее возлюбленных — ни ею самою, ни послушными воспоминателями. Ну, покорно повторили, что Гумилеву она была вдовой, что Гаршин променял ее на медсестру, что Пунин был ее расстрелянным третьим мужем — а так больше ничего. По ним ей полагалось страдать. ВСЁ к ее ногам бросил лишь ни в чем не повинный Берлин.
Ты напрасно мне под ноги мечешь — И величье, и славу, и власть…Это — Берлину.
«Ты выдумал меня. Такой на свете нет…» — про Берлина. Он не выдумал ее. Он о ней не думал.
Знаешь сам, что не стану славить Нашей встречи горчайший день. Как свою посмертную славу Я меняла на вечер тот, Не придумать разлуки бездонней Лучше б сразу тогда — наповал… И, наверное, нас разлученней В этом мире никто не бывал.В Лондоне спустя почти двадцать лет после роковой (роковой!) встречи, Ахматова вновь увиделась с Исайей Берлиным. «Раньше я была знаменита в России, но не за границей. Все это — Италия, Оксфорд… Ваших рук дело?» Берлин, несколько обескураженный ее верой в его могущество, отверг это предположение.
Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 201
Возможно, он был обескуражен также и ее верой в то, что она стала «знаменитой» за границей.
В Оксфорде вручали мантию, «короновали», по ее терминологии, еще и другого поэта, Зигфрида Сассуна. Столь же «знаменитого», как и она.
Вынула очаровательную записную книжку: «Это мне сэр Исайя подарил».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 299
Подарок солдатской фляжки невозможно объяснить никак (предыдущий знак серьезности его намерений). А вот неподарок тоненького золотого перстенька
Ведь записная книжка, возможно, стоила дороже колечка.
10 мая 1965 года.
Мы заговорили о предстоящей поездке в Англию. «Интересно понять, соблаговолит ли там присутствовать в это время — гм, гм! — вы знаете, о ком я говорю <…>. Он ведь с большими странностями господин… Да, да, может как раз взять да и уехать читать лекции в Америку <…> Я от него еще и не такие странности видела».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 281
Готовит почву. Он действительно мог позабыть о ее приезде.
Светает. Это Страшный суд. Свиданье горестней разлуки. Там мертвой славе отдадут Меня твои живые руки.О выходе новой книги:
«Боюсь, Италия ему помешает… Одна тамошняя возможная встреча, — Анна Андреевна многозначительно помолчала, — одна встреча может повернуть весь сюжет».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 252
«И зачем этот господин так обо мне печется?» — считая, что выдвижение на Нобелевскую премию и вообще слава на Западе — это дело рук Исайи Берлина. Значит, «Еще пять» — тоже обращены к нему. Ясно!
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 83
Срам. Он не пекся о ней абсолютно. Славы, конечно, не было тоже.
Ахматова говорила о нем всегда весело и уважительно — взяла на себя такой тон мужественной маленькой женщины — считала его очень влиятельной на Западе фигурой, уверяла, правда, посмеиваясь — для правдоподобия — что «Таормина и мантия», то есть итальянская литературная премия и оксфордское почетное докторство, «его рук дело» и «что он сейчас о «нобелевке» хлопочет» для нее, хотя при встрече с нею в 1965 году и в позднейших воспоминаниях он это начисто отрицал.
Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 144
Что может быть оскорбительнее! Это все видели и знали — и все проглатывали. Она несла эту белиберду перед всеми — и никто не посмеялся — никто даже не пожалел ее! Все продолжали считать более достойным называть порядочного человека «тем господином», а ее — сердцеедкой. Никто даже в шутку не одернул ее: да полно, Анна Андреевна, было-то там что? что уж вы так распаляетесь-то?