Анти-Ахматова
Шрифт:
Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 446
Это уже похоже на Хармса, верно? «Где это он? Ах, опять у Ахматовой! Какая гадость!» — спотыкается и падает. Ее тошнит. «Увлечения» Пастернака, после которых вскоре вслед за ним появляется его жена, имеют несомненный душок.
Пастернак время от времени делал ей предложение, но она к этому никогда серьезно не относилась. Они любили и обожали друг друга и чувствовали, что после смерти Цветаевой и Мандельштама они остались одни, в пустыне. Правда, они окружены любовью и бесконечной преданностью (как Хлестакову, им ничего не
Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 446
Она заговорила о своем одиночестве и изоляции как в культурном, так и в личном плане. У нее еще оставались преданные друзья. Однако поддержку она черпала не от них <…>. Запись разговора слишком подробна, чтобы быть искренне восхищенной. Скажем прямо, иногда она кажется издевательской. У Берлина есть только один способ уберечься от той смехотворной и унизительной роли, которую ему приготовила Ахматова, — твердо держаться тона литературоведа, который с благодарностью принимает информацию и со здравым смыслом взрослого мужчины проявляет снисходительность к девичьему возбуждению. Это единственно возможный прием, чтобы не стать смешным, в свою очередь, — если бы он затрепыхался и заотнекивался от ее десятилетиями длящихся впоследствии намеков. Даже хотя ее откровений было несколько часов, все-таки это получается чересчур плотно — стольких упомянуть, столько назвать, несколько раз зарыдать. Берлин включает сюда и другие ее стратегические ходы: умолчания.
Она не упомянула ни о Гаршине (а как увязать гордо отвергнутые предложения Пастернака с тем, что доктор Гаршин не захотел жениться?), ни о Надежде Мандельштам. (Надежда Мандельштам — прямая соперница. Маловероятно, чтобы Берлин считал Ахматову великим поэтом. Свидетельницей эпохи — да, членом изысканного круга — да. Но в этом качестве Надежда Мандельштам ей ровня, а где-то даже интереснее — не так усередненно-литературна.)
Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 447
<…> Единственная вещь: мне страшно хотелось выйти в уборную, но я не посмел. Это русское.
Исайя БЕРЛИН. Беседа с Дианой Абаевой-Майерс. Стр. 92
Когда Бродскому напомнили эту ремарку, он сделал свое рассеянное «да-да» и настойчиво привел свой подобный же казус при встрече с любимым им западным поэтом. Но ведь он не посвятил ему стихи о милом муже! А просто среди людей — почему бы такому не случиться? Странно, что милый жених помнит такие подробности да еще распространяется о них. Ему стыдно сказать прямо, что, мол, жениться я не намекал. Если бы у них что-то было, проскочила бы и уборная. И вода, и полотенца — мало ли что. Она знала, что это не так.
Наша беседа затянулась вплоть до позднего утра следующего дня. Я встретился с ней опять, проезжая на обратном пути из Советского Союза через Ленинград в Хельсинки. Я зашел с ней попрощаться пополудни 5 января 1946 года, и она подарила мне один из своих поэтических сборников. И больше у нас отношений не
Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 449
Попрошу особо отметить последнюю фразу. Больше у нас отношений не было. Все.
Ты выдумал меня. Такой на свете нет…и прочее — это все ее неустанный труд двух десятилетий.
Ахматова на меня рассердилась под конец, потому что я женился: я не имел права этого делать. Она считала, что между ней и мной какой-то союз. Было понятно, мы никогда друг друга больше не увидим, но все-таки наши отношения святы, уникальны, и ни она, ни я больше ни на кого другого, понимаете ли, не посмотрим. А я совершил невероятную вульгарность — женился.
Исайя БЕРЛИН. Беседа с Дианой Абаевой-Майерс. Стр. 90–91
Ахматова сочинила своего «Гостя из будущего» — заурядного профессора. Нелепее всего, что она даже замуж за него собиралась идти <…>. Похоже, что были все-таки и слухи, будто Берлину это могло прийти в голову… Что бы она стала делать в чуждом ей Оксфорде и чуждой ей по мысли и по культуре Англии, в обществе махрово-буржуазного Берлина и ему подобных? Конечно, в Оксфорде были светочи культуры и знаний — такие люди, как Сесиль Баура, Вивиан де лос Пинтос, или же те, кто был близок к кругу Мориса Бэринга. К этим людям Исайя отношения не имел… <…> Он, кстати, родня Генриэтте Гиршман, увековеченной в свое время Серовым. Все это — еврейская буржуазия, и что общего с Ахматовой все это имеет?
Ирина Грэм — Михаилу Кралину.
Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 33
Волков: Сэр Исайя напечатал свои воспоминания о встречах с Ахматовой. Об этих же встречах говорится во многих стихах Ахматовой. Если эти две версии сравнить, то создается впечатление, что речь идет о двух разных событиях. В трактовке Анны Андреевны их встреча послужила одной из причин начала «холодной войны». Да и в чисто эмоциональном плане, посудите сами: «Он не станет мне милым мужем / Но мы с ним такое заслужим / Что смутится двадцатый век». Ничего похожего у сэра Исайи вы не прочтете.
Бродский: Конечно, вы правы, он не придавал встрече с Ахматовой столь уж глобального значения.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 247
Бродский не может просто сказать, что Берлин вообще не придавал встрече с Ахматовой глобального значения. Только «столь уж» глобального, мол, не придавал. А вот некоторая глобальность, по его мнению, все же присутствовала. Совсем топтать Анну Андреевну Бродский не позволит.
Сам Берлин — когда в 1962 году принимал в Англии Корнея Чуковского, общался с ним, приглашал к себе в дом — даже не вспомнил о знакомстве с Ахматовой, привета не передал.
Она продолжала писать про него выставляющие его в смешном свете, по существу — позорящие — любовные стихотворения. Такое ощущение, что, проживи она подольше, его бы заставили на ней жениться. Молодой, в здравом уме Иосиф Бродский, описывая первую свою, за границей, встречу с Исайей Берлиным, утверждает, что этот Берлин вместо первых слов приветствия закричал: «Я не Эней, она не Дидона» — апеллируя к стихотворению Анны Ахматовой. То есть все, о чем он думал, — это о его взаимоотношениях с Ахматовой.