Анти-Ахматова
Шрифт:
«Что за бессмыслица! Смертельны стрелы, а не иглы.
А может, и иглы тоже. В сказке о спящей красавице, например. И что далеко ходить — у Владимира Маяковского умер отец от заражения крови, уколовшись иглой. Как невнимательно люди читают стихи. Все читают, всем нравится, все пишут письма — и не замечают, что это полная чушь».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 107
Изложила
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 269
Ночью Венеция НЕ такая. Ни днем, ни ночью ни один полицейский фургон НЕ может заехать в Венецию. Туда НЕ может заехать ни один автомобиль, тем более фургон. Нищие, на этот раз все правда, и днем и ночью в некотором количестве присутствуют — вокруг вокзала. Дамба — элегантное и остроумное инженерное сооружение. По Венеции НЕ проходит. Прекрасной Венецию делает НЕ солнце, а скорее отсутствие его. Солнце украшает то, что Господь создавал на солнце. Венеция создавалась в дымке, в потянувшейся в приморской мешанине мелководной воде, в бликах и перебрасываемых, как мячики, тенях от каждого вновь возведенного здания — на сваях-то не размахнешься… Можно почитать эссе «Fondamenta degli incurabili» Бродского — там не о солнце.
Жалко, что она, очевидно, ехала в советском вагоне. В итальянских поездах стекла не мутные и не грязные. В шестидесятых годах это тоже было так.
Она смотрит и не видит. А когда надо сказать — говорит, заботясь лишь о том, чтобы было оригинально.
«Я — виновница лучших стихов Асеева и худшей строки Блока: «Красный розан в волосах», сказал бы: «с красной розой» — уже красивее, правда? А то этот ужасающий, безвкусный розан».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 59
Если бы Блок был не Александр Блок, а Эдуард Асадов, он, возможно, и написал бы настолько красивее. А вот Блок чувствовал разницу между розой и розаном, и очевидно, сказал то, что хотел сказать. Насчет Асеева — она вольна так считать.
Всех семи смертельных грехов…
«Грехи смертные, а не смертельные» — сказал Корней Иванович. «Это совершенно все равно», — не без раздражения ответила Анна Андреевна.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 44
«Он просил меня заменить слово «лягушка» в моем стихотворении. — «Чтоб не спугнуть лягушки чуткий сон? — вспомнила я. — И вы сделали «пространства»? Далековато»! — «Это совершенно все равно», — сказала Анна Андреевна.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 456
Лягушку, конечно, она себе представляет хорошо. Сон ее, чуткий или беспробудный, — не очень. Но здесь просто она дает ответ на вопрос: для красоты ли у нее красивые слова, или для смысла — или чего-то еще, для чего пишутся стихи.
Несказанные речи Я больше не твержу, Но в память той невстречи Шиповник посажу. Анна
В строфе «Это все наплывает не сразу…» вместо «вспышка газа» сделано «запах розы».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 379
Это к розам.
«Я ее эти ахматовские «речи-встречи-невсгречи» одно от другого не отличаю».
Иосиф Бродский.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 266
А я — ее шиповник от ее лебеды.
Шахерезада Идет из садаИ т. д.
Это прекрасно. Но в ташкентском случае ее мифотворчество мне почему-то не по душе (видно, скудная у меня душа). Так и «месяц алмазной фелукой» мне чем-то неприятен, и «созвездие змея». Чем? Наверное, своим великолепием.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 366
И в Ташкенте ей все змеи чудятся. Искусители.
«Он даже удивился легкости, с которой я согласилась выкинуть и заменить».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 153
Выкинуть лебеду, заменить на череду — в чем труд-то?
Море.
«Наяву оно никогда не казалось мне страшным, но во сне участвовало в детских кошмарах про войну».
Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 184
В снах мы не вольны, но море намного страшнее любой войны.
«И в памяти, словно в узорной кладке…»
У нее все кладки да узорочье.
Ю. Айхенвальд пишет о ней так:
Но сквозь близкую ей стихию столичности слышится повесть неприласканного, простого сердца, и милая русская бабья душа, и виднеется русская женщина с платочком на голове.
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 44
Этому Айхенвальду все Ахматова представляется и таинственной монастыркой с крестом на груди, и милой бабьей душой в платочке на голове — сплошной маскарад. Ахматова и была ряженой, но, как видим, не все это понимали, принимали почему-то за чистую монету. Неужели не виден букет развесистой лебеды в руках?
Кушнер с Бродским в Америке.
Потом по обыкновению пешком шли в поисках кафе, пили кофе, говорили о Мандельштаме, позднем, об Ахматовой, тоже поздней, и он защищал от меня ее последние стихи. Когда я сказал, что не люблю стихотворения «Я к розам хочу, в тот единственный сад / Где лучшая в мире стоит из оград»: подумаешь, «я к ро-зам хочу», я воспроизвел ее интонацию, — все к розам хотят, мало ли что! И потом, почему же «лучшая в мире» — в этом преувеличении есть нечто от официального пафоса тех лет: все лучшее — у нас, он почти согласился, но все же уточнил: «Летний сад — последнее, о чем еще можно было писать». (И не писала бы, если больше не о чем писать). Остроумно заметил, что в старости поэт и не должен писать лучше, чем в молодости.