Античный космос и современная наука
Шрифт:
Огонь весел, неугомонен, неистощим. Он — всесилен, всеистребляющий и всепроникающий. Все в нем исчезает и ему покорно. В ласкающих объятиях и лобзаниях его — самопожирающий инстинкт бытия, желающего поглотить все и, поглотивши, уничтожить себя, поглотившего. Есть в огне истинно языческое, сатанинское ликование всезнающей и слепой судьбы. Есть радование о смерти и обманные надежды на просветление. Умный свет дан в виде коварного пламени, и сила его незримо таится, вдруг проявляясь с уже непреодолимой энергией. Огонь — вечное творчество и — вечная смерть, уничтожение; он — вечный и всегдашний синтез того и другого, напряженный, когда есть иное, материал, и меркнущий, когда нет ничего, кроме него. Огонь противоположен свету, умному свету, исходящему от звездного неба. Умный свет ровно и блаженно сияет в светилах, которые суть видимые нам умные силы и умные воинства небесные; там он — прямое и абсолютное отражение светов первой тетрактиды. Физический, инобытийный свет, электричество — непостоянен, нервнонапряжен, неопределенен в своих действиях, капризен, коварен, своеволен, горд, беспощаден, гневен, истеричен, сияющ и великолепен. Таково инобытие [353] .
353
Излагая досократовскую философию, я всегда рекомендовал новичкам не Целлера, не Гомперца и не Бернета, но (для казенных ученых — horribile auditu! //страшно слышать (лат.).//)—Фр. Ницше с его «Философией Греции в трагическую эпоху» (рус. пер. в Поли, собр. соч., под ред. Ф. Зелинского, С. Франка, Г. Рачинского и Я. Бермана, т. I, 1912, 319—391), после чего уже заставлял переходить к изучению текстов и академических руководств. В суждениях о стихиях это маленькое и неоконченное сочинение также полезно. Душевность огня вскрывает М. И. Мандес в статье «Огонь и душа в учении Гераклита». Одесса, 1912 (из «Сборника в честь Э. Р. Фон–Штерна», XXX т. «Записок И. Одесского О–ва Ист. и Древн.»); диалектическую природу огня вскрывает Ophis в статье «Огненное Слово» (Мысль и Слово. Философ, ежегодн., под ред. Г. Шпета. II, 1. М., 1918—21, с. 198—204). Непосредственно чувственно–мистическую (и, значит, в дальнейшем диалектическую) сущность огня надо уметь видеть раньше, чем, напр., подобно A. Brieger, сводить его на „теплый воздух“ (Die Grund–z'uge der Heraklit. Physik. Hermes, XXXIX 1904) или, подобно M. И. Мандесу (стр. 8—9 ук. соч.) или G. Teichmuller (Neue St. z. Gesch. d. Begr. II 47), излишне упрощать его до чисто чувственной данности. Хорошее, но не философское изложение древнейшей астрономии находим у А. О. Маковельского. Астрономические
Не то земля. Она — тверда, покойна, равнодушна. Она — факт, устой, тяжесть и — осязание. Она — основание, ствол, башня и крепость. Она — ниже, шире, глубже, чернее, тяжелее, крепче, сильнее, непроницаемей. Огонь не знает себе места; он всегда в разгоне, в делах, в проделках, в подвигах, среди завоеваний; он — необходимо мужествен. Земля знает и место свое и не сдвинется с него; она всегда у себя дома, всегда ждет и — всегда материал, всегда осаждаема, завоевывается, берется; всегда зачинает, рождает и производит; она — необходимо женственна. Но это не есть то светоносное и умно–обрадованное тело первой тетрактиды; не есть она и совершенный носитель имени умного посланника неба. Она — тяжелая, умно–непроницаемая, массивная толща факта; она — умно–несветоносная, упорно–устойчивая и крепко сбитая, неразрешаемая умным огнем стихия телесности. Она — неподвижный быт мира, антипод становлений, завоеваний и экстазов, инаковость световой и умной быстроты [354] .
354
Ср. также весьма важные наблюдения над хтоническими культами у A. Dieterich, Nekyia. Lpz., 1893, 63—72, над древнеорфическими культами и их эсхатологическими учениями — 72— 83, описание нижнеитальянских надгробных надписей и их эсхатологии (84—108), эсхатологические учения Эмпедокла, Пиндара, Платона (108—136) и прочие остатки литературы об Аиде (136—162). Материал о древнем ощущении Земли собран и обработан у того же A. Dieterich, Mutter Erde. Lpz. — Berl., 19051, 19132, — труд, который необходимо изучить, чтобы понять это ощущение. Я приведу Aesch. Choeph. 128 sqq., 148 sqq., Hiket. 890 sqq., 899 sqq. (чревная связь с дикой и мрачной силой Земли); Eum. 907 слл. (Земля рождающая), 'irg. 44 Nauck2 (оплодотворение Небом); о Земле в аттических культах — A. Dieterich, 45—58, вне Аттики — 48—71. Из последних приведу трогательные надгробные надписи, цитируемые из известного собрания Kaibel у Dieterich (69):
lb (Kaib. 606).
, , (· 156)
(· 438).
(. 75)
//Прежде рожденный землею, матерь в земле и нашел я.
На свет выводя, Сибуртий, земля ж покрывает тело.
Все земля производит и снова все сокрывает.
Из земли произросши, стал я снова землею (греч.).//.
Из римских материалов (Dieterich, 72—81) приведу также весьма трогательные надгробные надписи (стр. 75, номера указывают на Biicheler, Anthol.).
Ereptam іго et matri mater me Terra recepit (1544).
Terra, precor, fecunda levis super ossa residas (1153,5)
Terraque quae mater nunc est (1313.3).
Terra parens, tibi Fortunatae commisimus ossa,
Quae tangis matres (matris) proxumitate tuos (1039,1 sq.)
Mater (i. e. Terra) genuit materque recepit (809).
Terra mater rerum quod dedit ipsa teget (1476).
Quae genuit tellus, ossa teget tumulo (1129,2).
Hanc humus excepit, leviter precor ilia prematque
Infantem ex utero quae quoque sustinuit (1141,21 sqq.).
//Меня у матери с мужем матерь–Земля забрала.
Земля плодородная, легче, молю, налегай на кости.
Земля же теперь мне матерь.
Земле, ее прежде рождшей, предаем Фортунаты кости,
Ведь детей своих мать получает.
Мать (т. е. Земля) породила, мать и приняла.
Мать–Земля все, что дает, то сама покрывает.
Собою рожденные кости почва покроет курганом.
Эту — земля забрала. Молю, чтоб легко покрыла
Дитятки малого кости, исторгнув из самой утробы (лат.).//
Интересна и дальнейшая судьба почитания Матери–Земли. cDas innerste religiose Bedurfnis, das nach der Mutter Erde, der Demeter, der Isis gerufen, war nicht tot. Es lebt und waltet und webt in der Tiefe, es ringt, wieder Leben und Gestalt zu gewin–nen» //Глубоко внутренняя религиозная потребность, обращенная к Матери–земле, к Деметре, к Исиде, не умерла. Подспудно она живет, вершит и действует, она борется, чтобы вновь обрести жизнь и облик (нем.).// (1 16). И далее: «wesentlich ist in dem religi^osen Verlangen nach einer gottlichen Mutter, dass sie nicht bloss , sondern die eigene Mutter, die Mutter der Menschen sei. Und so ist denn in der Fruhzeit des alten Christentums schon der k'iihne Versuch gewagt worden, die „Kirche“, zu einer solchen g^ottlichen Mutter zu formen» //в религиозном алкании божественной матери существенно то, что она является не просто «богородицей», но собственной матерью, матерью человечества. Так, уже на ранней ступени древнего христианства была предпринята смелая попытка сформировать из Церкви такую бо¬жественную мать (нем.).// ( 1 17). И Дитерих приводит здесь Clem, paedag., § 21: ; § 42: . Cypr. de unitate eccles., с. 5, 6: «habere iam non potest deum patrem, qui ecclesiam non habet matrem… illius factu nasci–mur% illius lacte nutrimur, spiritu eius animamur» //мать приводит детей, и мы ищем мать–Церковь… мило мне назы¬вать Церковь одной–единственной девой–матерью (греч.)… и уж не может иметь Бога отцом тот, кто не имеет Церкви в качестве матери… ее деянием рождаемся, ее млеком питаемся, духом ее одушевляемся (лат.).//. Cp. F. G. Co nybeares. The Virgin Church and the Virgin Mother, a study of the origin of Matriolatry. Oxf., 1902 (работа, не попавшая ко мне в руки). «Женскую мировую перво–среду», лежащую в основе греческой философии, вскрыл П. Флоренский, Первые шаги философии. Серг. Пос., 1917, I 54—69.
3. Между огнем и землей — еще два начала, требуемые диалектикой первой тетрактиды. Единое, одно, как вечная сила и бездна света, дается во втором начале — как оформленная раздельность света, как прозрачная различимость света и цвета, как единство многообразных выявлений единого. Между таким размеренным огнем, или светом, и землей — вода. Что такое вода?
Вода есть прозрачность и оформленность одновременно. Как умный эйдос различен в себе и тождествен, так вода отлична от всего окружающего, будучи в то же время абсолютно прозрачной и как бы тем самым уже теряя свою границу, уже отождествляясь с окружающим. Она — модификация огня, когда он зацветает более или менее твердыми оформлениями, отказываясь от беспокойства своих исканий. Прозрачное, свежее, дающее все цвета, чистое, ясное, безвкусное и бесцветное для тяжелых земляных фактов, она — символ беспечности, невинности, безрадостности и безгорестности умного самопроявления подвижного в себе покоя вечности. В ее вечно журчащем и как бы убаюкивающем шуме слышится призыв к умной тишине и к бесстрастности умного света. Есть в ней завораживающее и усыпляющее, прохладное и тихое, как бы зовущее на дно реки усталого путника. Там холод и покой. Там вечно спится {355} и не трепещет никакой страстью вечная успокоенность бытия, ровно бьющегося о свои берега и, как тихое море, неистощимо равномерного и непрерывно грезящего. Вода как бы видимый меон, прозрачное ничто, мнимая вещь, нереальная цветность. Эйдос и имя — единственная реальность умного мира. Там «вода» — умная и смысловая; она в умном мире — качество умности. В физическом мире она — качество земли, осмысленной под действием электричества и света. Что такое качество в отличие от эйдоса, вода в отличие от света? Ничто. Видимое ничто. Это есть как бы завуалированный эйдос — смысл, видимый сквозь некую преграду. Это — погашенный, ослабленный эйдос — убавленный свет эйдоса, эйдос сквозь какое–то покрывало, сквозь прозрачную дымку. Тут требуется не просто чистое зрение, ибо чистое зрение было бы умным зрением, а здесь требуется зрение, притупленное тем, что оно — отчасти осязание, отчасти физическое касание, отчасти тупое и мрачное, бессмысленное столкновение немых масс. Поэтому необходимо предположить, что от зримой вещи несутся умные потоки и лучи, приносящие с собою умный зрак вещи умно–видящему глазу. Но если бы тут был только ум и только чистота смысла, то не требовалось бы для этого никакого времени, ибо в умном мире каждый эйдос уже есть тем самым и другой эйдос, и все эйдосы вместе, и нет там никакого перерыва или задержки в общении эйдосов между собою. Но в космосе качество вещи дается физическому глазу путем физического перенесения истечений вещи на глаз, т. е. чистое зрение есть здесь уже в значительной степени осязание. И вот почему мы видим глазами качество, а не эйдос вещи и умом видим не качество, а эйдос вещи. И вот почему эйдолог Платон защищает Эмпедоклову теорию, основанную на понятии истечения (Tim. 45bd. Можно сравнить с этим и теорию зрения у Плотина IV 5). Итак, вода — качество материи, образовавшееся в результате ее освещения (а материя вместе со светом в основе — электричество) [356] .
355
Так в первом изд.; возможно, следует читать «спится» или «спит».
356
О воде см. М. Ninck. Die Bedeutung des Wassers im Kult und Leben der Alten. Philologus. Supplemenbd. XIV. Heft 2. 1921, где хорошо обрисована хтопическая природа воды (1—47), связь с прорицаниями (47—100) и пр.
Наконец, последний диалектический момент заполняется воздухом. Электричество — первоначало инобытия; свет — второе начало; земля — четвертое начало, несущее на себе, в результате светового осмысления, качество — воду; воздух — третье начало. Воздух ближе к огню и свету и есть только их разреженность. В нем также вечная подвижность и неуловимость, соединенная с нежной тонкостью касаний и прозрачным бытием света. Воздух — везде и нигде; все им живет, но никто его не видит. Он — таинственное начало многоликих изменений и превращений, то разливающееся безбрежными морями по земле, то уходящее в небо быстрыми ветрами и тучами. Он всегда легок, быстр и могуч. Он — носитель света и мрака, вечная утонченность, аромат и любовность. На его трепещущих крыльях движется мир. Он — в нас и наше дыхание. Он — жизнь и теплота, вечная радость танца, утонченное лобзание вечности, острота носящихся сил, неожиданный вихрь разрушения. Как и в огне, в нем — демоническая стихия, сатанинство. Изменой и тоской непостоянства окутывает он; он — сама с собой играющая вечность, холодно–прекрасная красота стихийного безразличия, круговращение самопорождающихся и самопоглощающих энергий. Становление эйдоса — его душа и смысл [357] .
357
Для иллюстрации этих учений не мешает вспомнить полузабытое учение о воздухе Диогена Аполлонийского. — Уча о са–мотождестве первовещества (Diels, Fr. Vors.3 В 2), он полагал, что это первовещество, первоединство, есть воздух. Воздух — сила и могущество, всесущее и всемогущественное тело божие (фрг. 7) Оно — вечное и бессмертное тело, в то время как из прочих вещей одно создается, другое гибнет. Оно — велико, крепко, бессмертно, оно—некое вселенское сознание (фрг. 8) Из единого и творчество (А 7). На фоне самотождественного, однокачественного, беспредельного — оформленные и прекрасные лики существ и предметов (ср. «беспредельное» и «предел» у Diels А I 6, 10 и др.). Воздух — и животворящая душа тела и вечности. Люди и прочие живые существа живут дыханием воздуха, и это для них — душа и сознание (фрг. 4). В этом и надо видеть ту оригинальную черту, которой богат Диоген Аполлоний–ский. Для всех греческих философов их стихни — живое тело вечности. Но Диоген Аполлонийский вносит чрезвычайно удачное и простое понятие в концепцию этого живого тела вечности, именно понятие //мышление (греч.).//. Наделяя свой воздух такой характеристикой, он хочет сказать, что он обстоит как понятие. Воздух не только живое тело, но одновременно и живое понятие, трепещущий смысл вечности, и притом неизменно и сплошно развивающийся. Значит, из всех натурфилософов он наиболее живо чувствует живое тело вечности. И в живости, не ускользнувшей и от Целлера (Is 264: «die Hauptsache ist ihm die Lebendigkeit und Kr"aftigkeit des Urwesens»//главное для него — живость и мощь первосущности (нем.).//, хотя в общем Целлер не понимает истинной оригинальности Диогена) и приведшей Диогена прямо к узреиию смысла, рождающегося в плоти, — главная его оригинальность во всем раннем гилозоизме. Я бы сказал, что понятие Диогеновой гораздо более подходит к учению о живой Вселенной, чем Гераклитово понятие Логоса. Здесь мы находим кроме фиксирования вселенского смысла еще и указание на его своеобразную текучесть и процессуальное^. Во всяком случае, гораздо
Воздух обстоит как понятие. Что это значит? Воздух Диогена Аполлонийского «все знает». Недаром Диоген хвалил Гомера за то, что он говорил о богах не только в мифах, но и в истинных понятиях, называя Воздух Зевсом, так как Зевс все знает (Diels, А 8). Бл. Августин (Civ. d. VIII 2) тоже подчеркивает пронизан–иость Диогенова Воздуха божественным разумом («Sed eum, scil. аёгет, esse compotem divinae rationis, sine qua nihil ex eo fieri posset» // Но он, т. е. воздух, наделен божественным разумом, без кото¬рого из него ничего не могло бы совершаться (лат.).//). Симплиций, приводя цитаты из Диогена, несколько раз говорит о наличии «великого мышления» в установленной им Первосубстанции (В 2). Каковы же результаты этой , этого живого понятия, которое есть все? Это — начало меры, порядка, последовательности и согласованности. Без нее невозможно было бы различение и разделение Первовещества, не было бы определенной меры в вещах, не было бы лета и зимы, ночи и дня, ветра и солнечного света (фрагм. 3). «И вот эту пронизанную мышлением субстанцию люди и называют, по–моему, воздухом» (фрагм. 5, пер. Дильса: «Dieser mit Geisteskraft ausgestatte–te Urstoff» //Это наделенное духовной силой первовещество (нем.).//). Воздух этот, далее, не только начало единства и различия, но и жизненное соединение их: теплота, поддерживающая жизнь, и самотождественна и различна, и она же — основа жизни и бытия (ср. далее фрагм. 5). Наконец, Мышление–Воздух проходит различные фазы развития; каждая вещь по–разному есть и по–разному участвует в Понятии. Различия в мире и суть самомышление Воздуха. Вот блестящее резюме всей этой философии Понятия во фрагм. 5 (пер. С. Трубецкого): «Итак, по моему мнению, [стихийное начало], обладающее разумностью, есть то, что люди называют воздухом, и оно–то всем правит и обладает ( … ). Ибо оно именно и есть Бог, как я полагаю, везде присутствующий, все устрояющий, сущий во всем. И нет ничего такого, что бы не было ему причастно. Но ни единая вещь не причастна ему одинаково с другими: есть много различных видоизменений и самого воздуха, и разумной силы (… ). Основное начало многообразно , то теплее, то холоднее, то суше, то влажнее, то неустойчивее и более быстро подвижно, и в нем есть многие другие разновидности вкуса и окраски. И у всех живых существ душа есть одно и то же, т. е. воздух более теплый, нежели тот внешний воздух, в котором мы находимся, хотя и гораздо более холодный, нежели тот, который находится близ Солнца. Но эта теплота не одинакова ни у одного из животных (да и у людей тоже — по сравнению друг с другом); она различна, хотя и в небольшой степени, настолько, что они подобны друг другу, хотя, конечно, ничто из того, что подвержено изменению, не может быть совершенно подобно чему–либо другому, пока оно не станет тождественным. И так как способы изменения, присущие первоначалу, многообразны ( – — у Дильса: «da nun also die Abanderung mannig–fach abgestuft ist», равно как и немного выше Дильс переводит: «…es giebt viele Stufen der Luft selbst…»: «…denn sie ist vieifach abgestuft…» //и поскольку изменению свойственно много ступеней… имеется много ступеней самого воздуха… он многоступенчат (нем.).//), то и животные также многочисленны и несходны между собою ни по виду, ни по образу жизни, ни по разумности вследствие множества форм изменений . И однако, все и живет, и видит, и слышит одним и тем же и прочее разумение имеет от него же».
Так мы получаем земляное тело космоса, питаемое неистощимым и тончайшим огнем, покрывающим это тело световыми формами и выявляющим через посредство его воздушного становления водную текучесть его качеств. [358]
Можно ли остановиться на этом? Разумеется, все это есть пока только материал, хаотический материал космоса. Необходимо перейти к конструированию самого устройства космоса. Это и значит определить имя космоса, выразить космос, представить его себе в окончательно развитой и выявленной форме.
358
Таким образом, и тело мира в целом, и каждое тело в отдельности представляет собою нечто вполне закономерно конструированное, что может быть рассматриваемо как с диалекти–ко–феноменолого–трансцендентальной точки зрения, так и с ми–фолого–опытной и мистической. Первый род конструкции был проделан нами уже не раз. Что же касается мифологии и всего того глубокого непосредственного опыта, который лежал у греков под логической конструкцией, то хорошим подспорьем для уяснения обще–мифологической природы тела, развиваемой нами в основном тексте, является прекрасно обставленная многочисленными текстами работа J. R^ohr, Der okkulte Kraftbegriff im Altertum (Philoiogus. Supplementbd. XVII. Heft 1). Lpz., 1923. Тут, во–первых, вскрывается опытный и народно–религиозный смысл того, что у философов носило название «энергии», «потенции» и пр. (ср. наши рассуждения о потенции и энергии у Аристотеля и Плотина в прим. 87 и перевод трактата «О потенции и энергии» в Приложении) (стр. 7—33); затем, даются, правда без всякой философской обработки, но исключительно на основе общенародных, частью мифологических представлений, понятия «симпатии» и «антипатии» (34—76), что вполне может служить мифологической базой для Plot. Ill 1—3. Интересные «специальные обозначения и особенные формы проявления магической силы» (77—95), равно как и различение и действий ’ //несказанные особенности… по всей сущности (греч.).//(96—133). По заключениям Рёра, это все лежит в основе средневековых учений о qualitates occultae.
4. Сделать это можно, прежде всего, только лишь если мы во всей серьезности оценим категорию инобытия, на основе которой существует космос. А это приводит нас к учению о напряженности бытия как такового. Это не разная напряженность во времени и в пространстве вещей при абсолютно одинаковой напряженности самих времен и пространств. Космос — разная степень напряженности самих пространства и времени, самой фактичности, самой космичности. Стало быть, имя, или выражение, космоса может быть достигнуто только в смысле той или иной, но обязательно строго определенной организации этой напряженности. Ведь имя есть соотнесенность с иным, т. е. предел всевозможных изменений инобытия, причастного имени. Само имя не есть инобытие, но оно есть эйдос, данный с точки зрения инобытия. Стало быть, имя космоса есть космос, данный с точки зрения своего инобытия, т. е. своего того или иного частичного становления. Имя космоса и выражение его есть сам космос, данный с точки зрения своего бесконечного становления {359} , организованного, однако, по законам его эйдоса.
359
В первом изд.: становления космоса.
Но если так, то тогда в становящемся инобытии мы должны находить ту же тетрактидную последовательность и структуру. Другими словами, в космосе мы должны находить отдельно друг от друга данными область земли, область воды, область воздуха и область огня. В тетрактиде А все это есть одно и то же. В тетрактиде В все это дано отдельно одно от другого. И все это — разные степени напряженности бытия. Напряженнее всего сфера огня, как ближайшая к тетрактиде А; менее напряжена по своей бытийственности сфера воздуха, еще менее — сфера воды и земли. Но диалектика требует и обратного. Так как четвертое начало — высшее выражение первоначала и земля — высшее выражение огня, то одновременно можно также сказать, что сфера земли — напряженней всего по бытию и последовательно менее напряжены сферы воды, воздуха и огня. В первом случае напряженность необходима как напряженность осмысленности, умности бытия. Во втором случае напряженность есть степень фактической выраженности бытия. Тут — повторение диалектики тетрактиды Л, где единое утверждает себя своим распадением и отвердением и распадается на множество именно благодаря тому, что оно — единое; усиление и ослабление здесь одно и то же, хотя одновременно и — разное. Итак, мы получаем четыре области космоса, отличные друг от друга и потому отдельные, отделенные друг от друга. Полнота диалектики требует, однако, еще одного дополнения. В тетрактиде А одно и отлично от другого, и тождественно с ним. Отличенность мы выразили, получивши четыре разные сферы космоса. Тождественность, если ее выразить инобытийно, требует, чтобы разделенные сферы были еще и тождественны друг с другом. Так как тождественность здесь мыслится только как чисто внеположно–инобытий–ная, то она может получить себе выражение только лишь в виде наличия всех четырех сфер в каждой сфере отдельно. Другими словами, получается: 1) огненная сфера огня, воздуха, воды и земли, где все стихии даны огненно; 2) воздушная сфера огня, воздуха, воды и земли, где все стихии даны воздушно; 3) водная сфера огня, воздуха, воды и земли, где все стихии даны водно, и 4) земляная сфера огня, воздуха, воды и земли, где все стихии даны земляно ". Таким образом, все переходит во все, и ничто не переходит ни во что; все содержится во всем, и ничто не содержится ни в чем. Космос — разная степень этой всеохватности и всесодержательности, разная степень делимости и неделимости.
Однако этим мы еще не вполне выражаем мир. Мы этим выражаем только категории тождества и различия, самотождественного различия. Диалектика эйдоса требует еще категорий движения, покоя и сущего. Полученные четыре сложные области космоса должны пребывать в движении. Они должны пространственно перемещаться. Но как им можно покоиться, если они должны перемещаться? Тут начинается та великая диалектика античности, которую не понимает и никогда не понимала европейская наука, погрязшая в растлении формальной логики и натурализма. Покоиться в движении можно только тогда, когда движение не выходит за однажды положенные пределы. Я двигаюсь, но двигаюсь не далее определенной точки. И значит, я должен двигаться так, чтобы потом прийти в эту же самую точку, т. е. я должен описывать кривую и замкнутую линию. Однако я настолько же двигаюсь, насколько и покоюсь. Следовательно, кривая и замкнутая линия должна иметь везде одинаковую степень кривизны, т. е. быть кругом. Итак, подвижной покой, будучи выражен инобытийно–внеположными средствами, есть круг, и четыре выіиевыведенные области космоса должны быть кругообразны, сферовидны. Они должны двигаться по кругам.
Так мы получаем выражение единого сущего в космосе: он есть четыре концентрических шара — земляной, водный, воздушный и огненный, с четырьмя же разделами в каждой такой сфере. Тут впервые намечаются твердые контуры имени космоса.
Легко исказить это космическое имя, понявши его в смысле вещно–гипостазированного эйдоса. Как эйдос неподвижен и эйдетично однороден, так, могут думать, и космическое пространство неподвижно и однородно. Это, однако, разрушает диалектику в корне, давая рядом со смыслом еще какую–то новую сферу и полагая между ними непроходимую бездну, в то время как диалектика по существу своему абсолютно гомогенна и монистична. Космическое пространство, как инобытииное, обладает разной степенью насыщенности и напряженности, разной степенью однородности. И потому вышеупомянутую четырехсоставную мировую сферу необходимо трактовать как сферу четырех разных пространств, а не как четыре сферы в одном и том же пространстве. Другими словами, пространство космоса есть сферичность четырех видов, т. е. имеет кривизну четырех разных радиусов.
Современный узкий релятивист в физике скажет: античный мир не есть система физической относительности, потому что с точки зрения теории относительности вообще нельзя сказать, что стоит и что движется, а можно говорить лишь о взаимо–соответственном покое и движении двух тел; античный же космос предполагает в центре себя неподвижной Землю. Это возражение, однако, совершенно несостоятельно. Во–первых, покой Земли в центре космоса выводится не из теории относительности как таковой, а из непосредственного опыта и диалектики; теория же относительности, будучи нейтральной к тому, что именно покоится и что движется, важна здесь только тем, что делает возможным мыслить Землю неподвижной. Во–вторых же, абсолютной относительности вообще нет; физически, действительно, бытие абсолютно относительно. Но в смысловом отношении, как понятие, как число, как идея, — бытие отнюдь не относительно, но абсолютно, ибо раз математически дается формула перехода от одного пространства к другому, то это возможно только при том условии, что есть нечто, что охватывает все пространства и не подчиняется их относительности, а, наоборот, само делает возможным мыслить их относительность. Математическая теория относительности так же априорна и абсолютна, как и вообще математика, и не–Эвклидовы пространства так же выводятся до всякого опыта и без него, как и Эвклидова геометрия. Относительно лишь физическое пространство, т. е. только эмпирический опыт может обнаружить, какими свойствами обладает пространство в данном месте. Но раз так, отпадает необходимость говорить обязательно о взаимном покое или движении и во что бы то ни стало отказываться, стоя на точке зрения теории относительности, от неподвижности Земли или чего бы то ни было. Неподвижность Земли не есть неподвижность умного числа; ее мы все равно оцениваем «относительно» — к числу и идее. И только число, математика — не относительны.
Любовь Носорога
Любовные романы:
современные любовные романы
рейтинг книги
Новый Рал 8
8. Рал!
Фантастика:
попаданцы
аниме
рейтинг книги
Отрок (XXI-XII)
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
