Антициклон
Шрифт:
— Не может... Горючего не хватит...
Это отозвался Витюня. Голос его можно было с трудом узнать: хриплый и сбивчивый. Прежней остроты и самоуверенности как не бывало. Внешний вид у Витюни тоже далеко не шикарный: словно его всю ночь жевали, а под утро выплюнули. В другое время так бы сказал он сам о себе. Но сейчас Витюне было не до острословия. Стоял он, прижавшись голой поясницей к поручням ходового мостика, сцепив пальцы рук до посинения. Одеваться Витюня так и не ходил. И не выпил предложенные кэпбригом сто граммов водки.
Чем выше поднималось солнце, тем меньше оставалось у рыбаков надежды на встречу с баркасом. Кто знает,
— Надо еще раз поискать мористее, — предложил Кацев. И, круто обернувшись к Витюне, обрушился на поммеха: — По крайней мере, хотя бы по звуку мотора помнишь, в какую сторону ушел баркас?
И тут на защиту Витюни неожиданно встал Климов:
— «Помнишь», хотел бы я посмотреть, много ли запомнил бы ты, попав в его положение?..
— Нэ жди, нэ увидишь, — мрачно буркнул помощник капитана, не взглянув в сторону радиста.
Эта ночь не прошла бесследно даже для такого атлета, как Сеня Кацев. Нервно подергивая усы, он водил красными воспаленными глазами по спардеку, словно выискивая жертву. С таким усердием отутюженный и повязанный модным узлом, широченный цветастый галстук сполз вниз и болтался где-то набоку, как тряпка.
— А шо, если баркас перевернувся и затонув? — несмело произнес Леха. В душе он немножко даже был рад, что приключилось такое именно с Витюней, его первым изводителем. Но, с другой стороны, побаивался, как бы не стали высчитывать деньги за утерянный баркас со всех членов бригады, а значит, и с него тоже.
Какое-то время на спардеке стояла полная тишина, каждый думал: что же делать дальше? Где искать этот дьявольский баркас?
— Нет, если искать, то только мористэе, — категорически заявил Кацев. — Будь он у берэга, давно бы его обнаружили. Если не мы, так другие...
Это Сенино «другие» и толкнуло Погожева на мысль. Он сказал:
— А если обратиться к диспетчеру порта? — И, переводя взгляд с Кацева на кэпбрига, добавил: — Если кто-то нашел его, обязан сообщить. Баркас-то на полном ходу. Такими вещами зря не разбрасываются. Значит, тут что-то не чисто...
Но Осееву долго объяснять не надо. Он с полуслова уловил мысль Погожева, круто развернул сейнер и направил его к причалу.
— Витюня и Сеня, а ну быстро... Да оденься ты, охламон несчастный, сколько тебе говорить! А то ведь хватит ума в таком виде переть...
Вот уже воистину: нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Витюня и Кацев только что скрылись на берегу, а рыбаки от нетерпения не находили себе места на сейнере. «А вдруг и оттуда вернутся ни с чем? Тогда выход один — поворачивать восвояси. Потому что без баркаса на путине делать нечего». И Погожев отчетливо представил, как Гордей Иванович, откинувшись на спинку стула, некоторое время будет молча ощупывать его своими колючими глазами. Затем медленно, будто вбивая в него каждое слово, скажет:
— Спасибо, товарищ Погожев, подняли идейно-политическое сознание наших рыбаков на недосягаемую высоту. Выше и быть не может... Удивительно, как это вы еще сейнер не потеряли, мать вашу туда, сюда и обратно!.. — и пойдет честить, чем дальше, тем больше распаляясь и поливая нелицеприятными словами.
«Но дело не в словах председателя, — зло отмахнулся Погожев от навязчивых мыслей о последствиях всей этой истории. —
Те же мысли одолевали Осеева. Он сокрушенно говорил:
— Баркас, да еще с мотором, ни за какие коврижки ни у кого сейчас не выманишь. Скумбрийная путина — каждая посудина на счету... Черт, надо же такому случиться. — И он, уже который раз, поглядывал на часы и недоуменно пожимал плечами: — За это время можно всю Одессу обежать и обратно вернуться. Что они там, уснули, что ли? Не дай бог, и этих еще искать придется...
Задержка Кацева и Витюни тревожила и в то же время обнадеживала рыбаков. Они не спускали глаз с берега. Каждая мелькнувшая меж кустов рубашка не проходила мимо их внимания. Но Витюня с Кацевым словно сквозь землю провалились.
— Може, их там арештовали? — проговорил Леха. — А то шо бы им там робить-то...
— Заткнись, кастрюля, не каркай, — шипит кто-то из рыбаков на кока.
— Схожу-ка я туда, Иваныч, — решительно сказал Погожев кэпбригу и направился в каюту, чтоб прихватить с собой документы.
— Погоди, Георгич. Подождем еще немного, — остановил его Осеев.
Витюня с Кацевым появились совсем с другой стороны, откуда их даже в мечтах не ждали.
Вначале на бегущий со стороны Черноморки баркас на сейнере никто не обратил внимания. Мало ли их вдоль берега шныряет. Только вдруг видит Погожев, как вытягивается лицо Климова не то в улыбке, не то в мучительной гримасе, рот раскрывается и закрывается, как у выброшенной на берег рыбы, и лишь клокочет кадык и дергается вверх-вниз по вытянувшейся шее. Первое, что пришло Погожеву в голову: не рехнулся ли их стихотворец от переживаний? Но Климов тыкал пальцем в сторону бегущего баркаса и неестественно писклявым, перехваченным голосом выкрикивал:
— Он, братцы!.. Наш!.. Наш баркас, братцы!.. — И сломя голову бросился принимать конец с баркаса.
Баркас чуть ли не на руках всей бригадой подняли на палубу сейнера.
Еще не пришедшие в себя от радости, Витюня и Канев наперебой рассказывали обступившим их товарищам, что баркас был обнаружен на рассвете вышедшими «на срезку» ставникового невода рыбаками Черноморки. И все это время находился у них на причале. Как и предполагали, полная исправность баркаса озадачила рыбаков. И они сразу же по возвращении на берег сообщили о своей находке.
Витюне все еще не верилось, что баркас нашелся и водворен на свое место. Он трогал его обитые автомобильными скатами борта, зачем-то заглядывал под корму на гребной винт и, осуждающе покачивая головой, разговаривал с ним, словно с живым:
— Ну, братец, всякие я видал хохмы, но какую ты мне устроил — и во сне не снилась...
Глава восьмая
В Хлебной гавани сейнеров понабилось, как сельдей в бочке. Они стояли у причалов впритирку один к одному: херсонские, кавказские, вилковские, таманские. Суда рыбколхоза «Дружба» были тоже здесь. Кроме Платона Малыгина. Который сразу же, как только развеялся туман, прямо от причала Черноморки ушел в Тендровский залив.