Антициклон

Пятков Григорий

— Братцы, сегодня же воскресенье! — вдруг сделал открытие Витюня. — А я-то голову ломаю, чего это одесситы на берег повысыпали.

От ослепительного блеска моря, шумного пляжа и близости залитого солнцем города у рыбаков заныли сердца по берегу. Кое у кого из рыбаков водились в Одессе сердечные дела. Еще с прошлых путин. Даже всколыхнулось сердце, казалось бы, непоколебимого в этом деле Сени Кацева. Он щурил глаза, пощипывал усы и, чмокая крупными мясистыми губами, не спеша вспоминал о какой-то цыганке с Пересыпи:

—

Вообще-то, она нэ цыганка. Так прозвали ее потому, что смуглая.

— Да помним мы ее, Сенечка, — перебил Кацева Витюня. — Она у тебя вся такая... синтетическая. И стройная, как швабра.

Сеня не обижался. Он вместе со всеми смеялся, не оставляя в покое усы.

Во время завтрака к Осееву подошел Зотыч и сказал, что неплохо бы пополнить запасы продуктов, пока стоят в Одессе.

— Сегодня как раз Привоз работает. — И, придвинувшись вплотную к Осееву, что-то добавил вполголоса.

— Ну-ну, смотри. Только чтоб все было честь по чести, — предупредил кэпбриг.

На ходу дожевывая завтрак, Витюня бросился в машинное отделение, завел «малыша». Витюня просто рвал и метал: у него на вечер выпадала вахта и ему до этого времени хотелось успеть хоть немного «урвать берега».

В кубриках и ходовой рубке жужжали электробритвы. Из чемоданчиков извлекались праздничные брюки и сорочки. Около единственного утюга собралась очередь.

Вахтенные завели стропы на корму и нос баркаса и спустили его на воду.

Сначала в баркас переправили пару раздутых хозяйственных сумок. Следом за сумками проследовали Зотыч И Леха. Потом Витюня и Климов. И под конец в баркас спустились Погожев, Осеев и Кацев.

— Понеслась душа в рай! — бодро затянул Витюня, подмигнул оставшимся на сейнере рыбакам и подналег на весла.

Хотя сумки были закрыты на замки-молнии, Погожев прекрасно знал, что они набиты крупной вяленой ставридой. Видимо, об этом и нашептывал Зотыч кэпбригу во время завтрака.

Продажа рыбы на базаре, конечно, не украшает рыбаков-колхозников. Но что поделаешь, если на камбузе кончились лук и капуста. А в кладовой-сушилке — запасы хлеба, кофе и сахара.

Правда, у Зотыча припрятаны кое-какие деньги, остаток от тех, что были отпущены бухгалтерией на «кумань». Но сколько этих денег! Зотыч придерживал их на крайний случай. А пока у рыбаков была в запасе рыбешка, в действие вступал закон политэкономии: товар — деньги, деньги — товар...

На берегу компания распалась на две группы: одна, во главе с Зотычем, взяла курс на Привоз, а Погожев, Осеев и Сеня Кацев решили поразмять ноги в парке.

— Смотрите у меня, «обезьяну не водить». И чтоб на сейнере быть вовремя, — предупредил Осеев. — Слышишь, Витюня, это тебя касается.

— За кого ты нас принимаешь, кэп, — театрально развел руками помощник механика, — мы парни железные.

Потом Осеев будет говорить, что еще в то время чувствовало его сердце недоброе. Может,

сердце его и чувствовало, только это нисколько не помешало им завалиться в маленький ресторанчик на открытом воздухе. Хотя «завалиться», пожалуй, сказано будет не точно, так как перед этим битых полтора часа они безрезультатно толкались от дверей одного ресторанчика к дверям другого. Везде было полно народу. Наверняка не попали бы и сюда, не окажись буфетчицей старая знакомая...

Погожев, Осеев и Кацев сидели немного смущенные непривычной обстановкой, но довольные достигнутой целью. Перед самым их носом бацал оркестр, сотрясая мозги. Высоко закидывая ноги, прыгали девчонки в коротких платьицах со своими и иностранными моряками; поводя обнаженными жирными плечами, потели полные дамы с усатыми судомеханиками и штурманами.

Они безропотно ждали свои лангеты и хмелели не от вина, а от обстановки. Сеня, поглаживая усы, устремил маслено заблестевшие глазки в сторону полногрудой соседки. Осеев что-то рассказывал Погожеву из времен чуть ли не пятилетней давности. Погожев кивал, не понимая да и не слушая собеседника, одурманенный ресторанной обстановкой, после трехдневной болтанки в море...

Вышли из ресторанчика в сумерках. Парк, как муравейник, кишмя кишел гуляющими. Тут и там надрывались транзисторы.

— Ну что, прогуляемся? — спросил Погожева Осеев. — Кто знает, когда теперь удастся быть на берегу.

На душе у всех троих было легко и весело. Сытый «береговой» ужин, музыка, вечерние огни портового города, — все перемешалось в их сознании и колыхалось как одно огромное море радости.

Сеня вел Погожева и Осеева какими-то переулками и проходными дворами, пока они не оказались в уютном скверике.

У самой решетчатой ограды на скамейке сидели стармех Ухов и высокий седой худощавый старик.

— Бывший командир Фомича во время обороны Одэссы. Лейтэнант Воронов, — шепнул Погожеву Кацев, показав взглядом на старика. — Он совсем глухой. Полопались перэпонки от взрыва. Об этом Фомич мнэ рассказывал.

Сообщение Кацева о лейтенанте Воронове резко изменило настроение Погожеву. Он давно заметил, что так бывает с ним всегда, когда встречается с человеком, тяжело искалеченным войной. Хотя самому досталось от войны «под самую завязку».

Они подсели к Фомичу с Вороновым.

— Значит, пришли на баламута, — сказал Воронов. — Туговато последние годы с этой рыбой. Повылавливали, что ли, ее всю, или стала обходить стороной наше море? — Голос у него был спокойный, тихий, совсем не похожий на голос глухого человека. Только глаза были особенные: глубокие, как колодцы, с тихой горечью страданий на дне.

— Главное, шоб она, милэнькая, благополучно Босфор проскочила. А тут мы ее встретим со всэми почестями, — широкой заскорузлой ладонью рубил воздух, видимо, все еще «не остывший» после ресторана Сеня Кацев.