Антигона
Шрифт:
— Ты тоже этого хочешь, Исмена?
— Если кочевники решат, что Полинику грозит опасность, они испугаются, потому что, не станет его — рухнут все их надежды. Ты уверена, что Полиник останется невредим?
Я была счастлива, что прозвучали эти слова. Значит, Исмена не меньше моего хочет видеть Полиника живым и здоровым.
— Тимур обещал, — ответила я.
Мой ответ, кажется, успокоил Исмену. Мгновение мы смотрели друг на друга, а вокруг шумел пир, раздавались боевые крики, и у городских ворот звенело оружие.
Как и предвидела Исмена, на следующий день у меня в доме появился Этеокл.
— Ты нужна нам: кочевники в ярости, они закидывают стрелами тех, кто работает на крепостных
— Чего ты хочешь от меня?
— Чтобы кочевники видели, что ты можешь стрелять дальше, чем они.
— А Полиник?
— Полиник должен получить предупреждение.
— Предупреждение или смертоносную стрелу?
— Предупреждение. Никто из нас не помышляет его убить.
— Васко. Он заполучил много власти.
— Васко приносит очень много пользы, но приказываю я. Завтра приходи на крепостную стену и покажи Полинику и кочевникам, что ты умеешь. Гемон будет с тобой рядом. — Этеокл думает, что я колеблюсь. — Ты обещала мне, Антигона. Перед Тимуром…
— Которого Васко хотел убить, несмотря на свое обещание.
— Он этого не сделал. Он много помогал вам, тебе и больным…
— Хорошо. Я приду завтра.
— И будешь продолжать учить Гемона и его людей, как обращаться с луком.
— Они скоро будут готовы. Будут стрелять на такое же дальнее расстояние, как кочевники. Мне нужно еще несколько дней.
Появившийся Гемон был очень взволнован — лук, который я тщательно отполировала, и четыре стрелы в колчане привели его в восхищение.
— Только четыре?
— Больше не надо.
Гемон удивился, но он доверяет мне, и я это вижу.
— На стенах, — сказал он, — ты увидишь жуткое изобретение Васко. Это должно привести кочевников в ярость. Нужно, чтобы они начали наступать, Антигона, иначе нам не одержать победы.
Мы поднялись на северную стену — здесь укрепления были самыми старыми, и требовались восстановительные работы. Кроме дозорных, на стене много людей, в том числе и подростки, — они знают меня и весело приветствуют. Они таскают наверх мешки с песком, а главное — камни и балки, чтобы сбрасывать их на осаждающих, если те пойдут в наступление. Хотя и принимались все меры предосторожности, на стене было много раненных.
Рядом со мной оказался фиванец, которому стрела попала прямо в глаз. «Идем, — потянул меня за собой Гемон. — Еще один окривел». За грубостью этих слов скрывалось его нетерпение, и мне передалась бессильная ярость и его, и тех, кто трудился на крепостной стене. Стоит только кочевникам сразить кого-нибудь из фиванцев, как они тут же оказываются совсем близко, и смех их издевательски звучит прямо у подножия наших стен, среди воцарившегося на мгновение смятения.
— Я прихожу в бешенство, когда слышу, как они хохочут, — проговорил Гемон. — Они надеются, что мы потеряем голову, но этого не произойдет. Однако постоянно отступать и не отвечать на их удары не так-то просто.
— Мы тоже бьем их, — не соглашался с ним Этеокл. — Мы убили или овладели множеством их коней, им не возместить этой потери. Наберись терпения, придет черед смеяться и нам.
Вдруг прямо перед собой на крепостной стене я увидела отрубленную конскую голову; из шеи ее во все стороны торчала солома, а рот был разверст, как будто его мучили. Когда кочевники поняли, что же выставлено на фиванской стене, в ужасное и грозное чучело полетели стрелы, которыми теперь эта голова и была утыкана.
Огромная конская голова в предсмертной муке, застывшей на морде, наводила ужас. Казалось, голова вот-вот поднимется в воздух и, подобно осиному рою, улетит, уносимая
— Зачем они так сделали? — спросила я Гемона.
— Стрелы отгоняют от коня стервятников, — ответил он, указывая на парящих в небе птиц и падаль, что валялась под крепостной стеной, где копошились вороны.
Значит, стрелы эти — доказательство любви и верности кочевников к своим коням. Дальше — хуже. На лесах, установленных на выступе стены, укрепленными балками и веревками, стоял конский скелет, жутко воздев перед собой передние копыта. Мясо с туши было содрано полностью, а прямо под скелетом — у подножия стены — свалили остатки вчерашнего пира — множество конских остовов, с ребер которых свисали клочья мяса и обрывки шкуры. Перед ними фиванцы навалили камни и деревянные брусья, так что кочевники, к их пущей ярости, не могли завладеть конскими останками, не могли сжечь их или — с должным почитанием — предать земле.
— Какая низость, — вымолвила я.
— Народ жаждет мести, пусть отомстит, — обернулся ко мне Этеокл. — Из-за чего бы ни возникла ненависть к врагу, она на пользу.
Нас увидели, и до нас донеслись угрожающие крики кочевников.
— Пригнись, — воскликнул Этеокл, и Гемон, заслонив собой, повалил меня на настил. Он выпрямился и попытался было потащить меня за собой к зубцу на крепостной стене, за которым уже укрылся Этеокл, но я не двинулась с места. Я должна отдать почести этому царственному остову, этому коню, что, высоко задрав голову и поставив передние копыта на крепостную стену, кажется, просит мира у неумолимых небес. Не оплакивать я хочу эти величественные останки, эти восхитительные кости и зияющую между ними пустоту, где еще так недавно билась жизнь, я хочу им молиться.
Трепеща, я положила перед собой лук, им я восславлю преданного муке коня, и лук этот будет ему моим подношением.
Видя, что я возношу молитву, Гемон опустился на настил рядом со мной и положил свои руки рядом со моими на темное и живое дерево лука.
К огромному моему удивлению, Этеокл присоединился к нам — никогда не смогу я понять собственных братьев, но сейчас и не время думать, — настал час слушать, потому что рождаются и звучат слова — не Эдип ли сочиняет этот просод:
Господин коней и людей бог черного лука, сохрани фиванский народ сохрани кочевой народ от наших преступлений, от наших страхов и нашей отваги, ибо мы лишь народ, один во множестве жаждущих лиц. Господин синего племени, Господин племени красного пусть твой чудный лук охранит нас на ненадежном пути. Услышь меня, конский бог Услышь меня, рыбий бог, бог свободных небесных птиц.Я обернулась: люди, что работали на крепостной стене или несли дозор, тоже преклонили колени. Кочевникам нас не видно, но на мгновение — в уважении и любви к коням — мы поняли друг друга. Я поднялась на ноги:
— Не можешь ли ты приказать убрать эти останки, они оскорбляют кочевников и позорят нас.
Бесповоротное, непреклонное «нет».
Мы двинулись дальше и вскоре под свист стрел, который заставлял нас то и дело пригибаться, добрались до цепи целых зубцов на крепостной стене. В них проделаны отверстия: и врага видно, и, как мне показалось, можно безопасно посылать отсюда стрелы.