Антигона
Шрифт:
Они не услышали меня, а, так как я стояла у них на пути, оттолкнули меня, схватив каждый со своей стороны за руку, и я покатилась вниз по ступенькам. Мимо меня гремели по лестнице их железные шаги. Грязная, с ободранными руками, я оказалась в объятиях Исмены и еще двух женщин. В ушах у меня продолжали греметь шаги моих братьев, и там будут они греметь всегда. Я хотела кричать, что-то делать, но Исмена жестко заткнула мне рот рукой и заставила успокоиться. Мы снова ступили на лестницу.
— Это их дело, — повторяла Исмена, поднимаясь, — только их. Они убьют тебя, если ты еще раз помешаешь им.
Она права: конечно, нужно, как Эдип, прекратить желать, но я все еще надеюсь.
Вот мои братья встали напротив друг друга, готовясь к неравной, непереносимой схватке. Снова подняли они руки в том великолепном приветствии, которому научил их Эдип, — так они начинали свои бои в отрочестве и юности. Но стоит лишь начаться бою, как становится ясно, что, несмотря на все наши заботы и питье Диотимии, Полиник, ослабленный ранами, потерял удивительную быстроту реакции, что давало ему превосходство. Этеокл не хотел ни ранить его, ни тем более убивать, но Полинику непереносима мысль, что брат может пощадить его. Этеокл же попытался своими великолепными ударами лишить Полиника сил и заставить прекратить сражение. На беду один из этих ударов, которые раньше Полиник так легко отбивал, попал по раненой руке. Полиник вскрикнул от боли, щит выпал у него из рук; почти безоружный, оказался он перед Этеоклом, который тоже опустил оружие. Полиник повернулся к нему спиной и бросился к лестнице — как можно в это поверить? Такое даже подумать невозможно: Полиник не может бежать.
Мы кинулись к нему, раскрыли объятия, мы будем плакать вместе с ним над преходящей славой героев. Застыв от изумления, Этеокл после бегства Полиника опустил оружие, бросил его, как брат, на землю. Полиник же, добежав до лестницы, перед которой стояли мы, повернулся к нам спиной — ему нужно было место для прыжка. Крик разорвал воздух: Полиник ринулся к Этеоклу, схватил его в свои объятья, и они вместе исчезли в бездне за площадкой. Мгновение никто ничего не мог понять, затем раздался нескончаемый двойной вопль отчаяния и глухой удар двух тел о землю.
ПОТОМ перестало существовать, но Исмена тут же пришла в себя и потянула меня за собой вниз, к воротам. Начальник стражи был там, все его люди были предупреждены. Воздух ушел из наших легких, но Исмене удалось выговорить с завидным достоинством:
— Пусть откроют ворота, как предусмотрено.
Начальник стражи узнал ее, но приказ выполнять не спешит.
— Это для второго маневра?
— Да, открывайте.
Он отдал приказ, люди его зашевелились.
— Не задерживайтесь, — посоветовал он Исмене. — Большой группе кочевников удалось ускользнуть, они могут вернуться.
Створки приоткрылись.
— Больше не надо, — проговорила Исмена, — мы быстро!
Мы оказались за воротами, побежали, я рвалась вперед; Исмене было за мной не угнаться, но желание оказаться как можно раньше у этих сияющих и темных тел, которые застили белый свет, опережало меня. Неожиданно я услышала всхлипывания.
— Я не могу быстрее, — задыхаясь, бормотала Исмена. — Я сейчас упаду. Иди одна.
Я не могу оставить ее, останавливаюсь, чтобы она перевела дыхание, поддерживаю ее, Исмена стала очень тяжелой — только потом мы снова пробираемся вперед. Может быть, я даже тащу ее на себе — не знаю, — я видела только что произошло с моими братьями, я видела только то, что с ними будет.
Этеокл упал сверху, спина у него перебита, он наверняка мертв. Полиник тоже умирает, и он это знает: тело его переломано.
Но почему же он ползет к Этеоклу, почему тянется к нему, почему, опираясь на его плечо, собирает в последнем
Исмена так ничего и не увидела — зачем же вы наградили этим даром меня? Сестра упала, я даже не знаю, как мы добрались до тел братьев. И снова перед моим взором Этеокл и Полиник: в мучительных усилиях ползут они друг к другу. Теперь их видит и Исмена, неужели и ей доведется стать свидетельницей этого ужаса? Братья уже не видели друг друга, но они тянулись друг к другу, открывали друг другу свои объятия. Для обеих нас прозвучали Этеокловы слова: «И все же я любил тебя, брат». — «Я тоже любил тебя», — эхом отозвался Полиник.
Полиник захрипел, кровь хлынула у него из горла — конец. Мы закрыли ему глаза. Все лицо Этеокла в крови, но он смог увидеть нас, огромным усилием захотел что-то сказать, но язык не слушался его, и до нас долетело лишь слово: «Шум!»
Какой шум, что нам делать с этим диким шумом, что надвигается на нас, и с этими криками, что долетают с крепостных стен? Мы закрыли Этеоклу глаза. Плакать — мы хотим только опуститься на колени перед этими телами, обретшими, наконец, покой, и плакать.
Неожиданно рядом с нами оказался Гемон, он опустился на колени, поцеловал Этеокла в лоб. Он поднял нас, с силой потянул за собой — почему, зачем?
— Ворота слишком далеко, — простонала Исмена, — мне не дойти.
— Ворота заперты, — ответил Гемон. — Мы идем к стене, там две веревки. Быстрее, кочевники наступают.
Наконец до меня дошло: шум — это приближающиеся кочевники. Поняла это и Исмена и попыталась было идти. Я взяла ее за одну руку, Гемон — за другую, мы бросились вперед. Исмена снова упала, Гемон с поразительной легкостью поднял ее и донес до стены.
— Поднимайся вместе с Исменой, — сказала я, — одна она не сможет.
Я обвязала их веревкой, и они быстро оказались наверху — на веревке был блок; на той же, к которой привязана я, блока нет, меня потащили наверх, но быстро это не сделать.
Человек из синего клана заметил меня, ринулся было, но не успел схватить, только копье его разорвало мне платье. Конь кочевника встал перед стеной на дыбы, всадник сейчас дотянется до меня, но просвистела стрела, и он упал с лошади.
— Тащите, тащите быстрее! — услышала я Гемонов вопль.
Меня волокли вверх по стене, тело мое цеплялось за камни. На кочевников со всех сторон летели стрелы, булыжники, балки. Прежде чем отступить, всадники должны оказаться прямо под стенами. Я ударяюсь о стены, сдирая кожу; подо мной водоворот из людей и лошадей, на которых наемники пытаются уйти от фиванских защитников. Для меня перестала существовать опасность: мысль о спасении потонула в горе, страдании и боли. Чьи-то сильные руки стали тянуть веревку быстрее, перенесли меня через выступ крепостной стены. Передо мной Гемон, он всклокочен, лицо возбуждено, панцирь помят и на нем царапины; Гемон захотел поднять меня, заключить в свои объятия, унести отсюда. Я смогла только крикнуть «нет!» и свеситься со стены — мне кажется, что меня сейчас вырвет. Стоны вырывались у меня, живот сводило спазмами, но меня не вырвало: нечем. Я могу только молить: «Воды… воды!» Вокруг меня счастливые, радостные крики, машут руками — надо мной же раскинуло крыла безграничное горе. Но от жуткой сердечной боли я забыла даже о горе. Горе, как орел, обрушилось на меня с высоты и рвет когтями. Возвратился Гемон, он весь кипит от действия, от победы, от радости, что спас меня.