Антисоветский роман
Шрифт:
— У тебя все в порядке?
— Да, а что?
— Тогда почему ты не открыла дверь, когда я звонил?
— Я не слышала. Я боялась, что не смогу заснуть, и приняла снотворное.
— О, господи! Снотворное? Именно сегодня? Ну, ладно. Мы с Дереком уже здесь, на Арбате. Будем у тебя через две минуты.
Мила встретила их в дверях, «Маленькая фигурка в цветастом русском халате, сонная, но с выражением ожидания на лице». Они «тепло» обнялись, писал позже мой отец, вспоминая, что не чувствовал «никакого романтического подъема, а только глубокое удовлетворение, что наконец-то были вместе».
Снова
В романтических книгах, которыми мама зачитывалась в детстве, и в ее любимых пьесах Расина и Мольера на этом обычно и заканчивалась история о влюбленных: на их пути возникали различные препятствия, они отчаянно сопротивлялись силам зла, и наконец все оставалось позади. В последнем акте возлюбленные соединялись. Таблетка снотворного стала бы трагикомическим штрихом, после чего влюбленные, взявшись за руки, поворачиваются лицом к зрительному залу и кланяются. Может, моя мать подсознательно не хотела, чтобы их история закончилась как в романах? Может, она приняла таблетки для того, чтобы не видеть снов в эту последнюю ночь ее прежней жизни, жизни ради чистой любви и воображаемого будущего? И вот это будущее наконец наступило, возвестив о себе настойчивыми звонками в дверь. Настало время открыть ее для новой жизни.
Утром в четверг, 30 октября 1969 года Мервин и Мила проснулись рано. Им предстояла вторая попытка пожениться, и они надеялись, что она будет более удачной, чем предыдущая. Правда, за завтраком они решили — из чувства протеста или, может, морального утомления, — что их наряды не соответствуют перенесенным за последние годы страданиям. Поэтому Мервин облачился в старый твидовый пиджак и брюки, в которых он читал лекции, а Мила отложила платье, привезенное моим отцом из-за границы, и надела повседневную юбку и блузку. Они захватили купленные пять лет назад золотые кольца и на такси отправились во Дворец бракосочетаний, заодно решив отказаться и от обычного празднования с шампанским.
К десяти на улицу Грибоедова съехались все участники церемонии бракосочетания — Мила, Мервин, племянница Милы Надя, ее муж Юрий, двое друзей Милы, а также Дерек, Элеонора и ее сестра. Ленина и Саша не пришли — для Саши, учитывая его должность в Министерстве юстиции, это было слишком рискованно. Собралась большая толпа репортеров, среди которых был и Виктор Луи. Формальности прошли гладко. Мила и Мервин отдали свои паспорта, затем вошли в большой зал с красными драпировками и белым бюстом Ленина, где толстая матрона прочла им клятвы верности, принятые в Советском Союзе. Через пять лет и пять месяцев неослабевающей борьбы Мервин наконец надел кольцо на безымянный палец Милы.
«Вы у нас самая непривлекательная пара!» — недовольно пробурчала Людмиле женщина, ставя штамп в их паспорта. Мервин был «доволен тем, что этот жест протеста оказался замеченным». В коридоре они несколько раз сфотографировались — случайно на фоне мужского туалета.
На улице репортеры набросились на них с вопросами, но никто из участников церемонии не был расположен отвечать. Мила и Мервин устали от всей этой шумихи, Дерек и Элеонора обязаны были хранить молчание из-за своего договора с «Дейли экспресс». Но толпа назойливых журналистов упорно преследовала их, и Юрий не выдержал и замахнулся на одного из фотографов, выкрикнув: «Говнюки!»
В своем отчете о брачной церемонии, опубликованном на следующий день в «Ивнинг ньюс», Виктор Луи, разозлившись на то, что ему, столь долго
На следующий день обе молодые пары были приглашены в Британское посольство на краткую церемонию: их поздравили, поднесли по бокалу вина и пожелали счастья, а потом они сфотографировались на Софийской набережной, напротив Кремля. День был серый и дождливый, Элеонора держит над головой зонтик, а мой отец улыбается, обняв маму, которая прислонилась к его плечу.
Мила и Мервин— уже супруги.
Вместе с Элеонорой Гинзбург фотографируются на фоне Кремля после церемонии поздравления в Британском посольстве, через день после бракосочетания. 1 ноября 1969 года.
Мервин рассчитывал задержаться в Москве на несколько дней — он хотел поработать в библиотеке и приобрести кое-какие книги, но ОВИР потребовал, чтобы они как можно быстрее выехали из Советского Союза. Сотрудник ОВИРа с угрюмым лицом забрал у Милы ее внутренний паспорт и вручил заграничный, не сказав ни единого теплого слова женщине, покидающей свою родину.
Последний вечер в Москве был одним из самых грустных в жизни Милы. В ее маленькую комнату приходили прощаться десятки людей, сменяя друг друга, они присаживались на стулья или на кровать. Валерий Головицер провел с ними весь вечер, тяжело переживая расставание с самой близкой подругой, которую похищал британец, тоже его друг. Почти все радовались за Милу, но сама она была подавлена предстоящей разлукой со своими друзьями-вольнодумцами. «Я была похожа на заключенного, которого держали в тюрьме много лет и вот выпустили на свободу, — однажды сказала она мне. — Мне тяжело было покидать свою камеру». Когда в комнате уже негде было яблоку упасть, Мервин отправился побродить по опустевшим улочкам Старого Арбата.
Третьего ноября Дерек и Элеонора вылетели из Москвы в Лондон, где их ожидала торжественная встреча, устроенная «Дейли экспресс». Не желая стать объектом внимания назойливых журналистов, Мила с Мервином отправились самолетом в Вену. Когда они приземлились в Вене и вошли в здание аэропорта, Мервин с огромным облегчением понял, что наконец-то все их трудности позади. А Мила широко раскрытыми глазами взирала на носильщиков в опрятной форме. В Вене они провели всего один день и ночь своего медового месяца, а утром вылетели в Лондон.
В аэропорту Хитроу Мила и Мервин сначала оказались по разные стороны барьера, поскольку они прибыли не прямо из Москвы, а из Вены, и служащие не сразу разобрались с их документами. Но вскоре, получив багаж, уже катили свои тележки вместе с остальными пассажирами к выходу в город.
Больше пяти лет мои родители жили ради будущего, едва веря, что оно когда-нибудь наступит. Теперь, когда они наконец-то воссоединились, приближалось время нового испытания, отнюдь не героического, а будничного — настоящей, реальной совместной жизни.