Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10

Хорватова Елена Викторовна

Впрочем, для нас — автора и читателей — Сигизмунд Антонович интересен не только изобретением шторно-щелевого затвора, утвердившего основу моментальной фотосъемки, но и — даже в первую при этом очередь — тем, что именно с ним связано «проникновение» в российскую полицейскую среду научного — систематизированного — подхода к процессу фотосъемки преступников.

Вообще — и на этот раз совершенно справедливо — первенство в попытках систематизации опознавательной фотографии принадлежит английскому художнику и фотографу шведского происхождения Оскару Рейландеру [91] . В своей статье «Краткие советы по фотографированию преступников», опубликованной в Британском Фотографическом Альманахе за 1872 год, он — первым, насколько это можно судить — предложил вошедший позже в обычную и ставшую ныне привычной практику метод фотографирования задержанных в фас и в профиль. Решение в то время не столько очевидное, сколько смелое, ибо ни на каких

статистически подтверждаемых выводах оно еще не базировалось.

91

91 О. Г. Рейландер (1813–1875) — английский фотограф, автор идеи фотографирования арестованных в двух, ставших «классическими», ракурсах: в фас и в профиль.

Вторым — и тоже по праву знаменитое имя! — стал Альфонс Бертильон. Его система — бертильонаж — не только получила широкое признание, но и являлась наиболее эффективной при проведении опознаний вплоть до повсеместного внедрения методов дактилоскопии. При этом следует особенно отметить то, что созданная Альфонсом Бертильоном система полностью так и не отмерла. Именно она до сих пор лежит в основе словесных — составленных со слов очевидцев — ориентировок на розыск людей: не только преступников, но и безвестно пропавших — таких, присовокупить фотографии к делам о розыске которых почему-либо не представляется возможным.

Однако система Бертильона, прежде всего, лежала в плоскости антропологии. Именно это определило ряд свойственных ей специфических особенностей, в том числе — известную громоздкость непосредственно самих способов фотографирования, хотя, при всех ее недостатках, сопутствовавший ей и до мелочей продуманный принцип ведения картотечного учета сделал ее, вплоть до появления дактилоскопии, одним из самых совершенных методов опознания.

Тем не менее, к тому времени, когда — в 1883-м году — Альфонс Бертильон сумел впервые доказать эффективность своей системы, в России уже шла работа над систематизацией и разработкой единых правил опознавательной фотографии. Одним из первых, кто выступил в пользу такой систематизации, и был Сигизмунд Антонович Юрковский. Уже в 1884 году увидела свет написанная им статья «Фотографирование арестантов» и примерно тогда же стали знаменитыми его слова: «Опознавательная фотография — полицейский протокол с явно усовершенствованными паспортными приметами».

Как это ни парадоксально, но если у себя на родине господин Бертильон столкнулся с непониманием, с необходимостью в боях и на унизительных условиях доказывать работоспособность своей системы и продвигать ее в жизнь — и всё это при том, что полицейское ведомство во Франции было уже и развитым, и вполне современным, — то именно в России, где только-только начали осознавать необходимость реформирования полицейского дела вообще и сыска в частности, сразу же по достоинству оценили блестящие разработки французского криминалиста: уже с первых дней их существования их имели в виду и работали с ними и над их, насколько это было необходимым, усовершенствованием.

Увы, но дело шло тяжело. Как это вообще свойственно нашему Отечеству, всегда с трудом страгивающемуся с места и с неменьшим трудом набирающему ход, особенно на подъеме, нашлось немало препятствий, замедлявших как реформу полиции вообще, так и внедрение в сыск, выражаясь языком современным, востребованных инноваций.

Прежде всего, сказалась свойственная каждому из нас черта считать себя слишком умным, неизбежно поперек любого дела, любой инициативы ставящая словоблудие. А одновременное при этом уважение нами права каждого человека быть не менее умным, чем таковыми являемся мы, и вовсе любой процесс из процесса внедрения превращает в процесс обсуждения. До тех пор, пока все — от малого до великого, и даже от малых тех, кто к обсуждаемому делу не имеет вообще никакого отношения, и до таких великих, кто разве что мельком и боком имеет к делу касательство — не выразит свое мнение; до тех пор, пока на выражение позиции, аргументы и контраргументы не будут изведены миллионы листов и тонны чернил; до тех пор, пока в прениях ответственных и не очень людей не расточатся месяцы и даже годы, именно до тех пор у нас не бывает и не внедряется из предложенного ничего.

И все же на этот раз нам — до известной степени — повезло. В Петербурге появился Грессер [92] .

Лучше всего, пожалуй, Петра Аполлоновича характеризуют слова, сказанные о нем князем Мещерским [93] . И хотя сам князь был человеком, мягко говоря, далеко не лучшей и не завидной репутации; хотя мнения его одинаково коробили как либералов, так и консерваторов, отказать ему в уме и наблюдательности было невозможно.

Познакомившись с Петром Аполлоновичем, оценив результаты его усилий, сравнивая их позже с трудами других градоначальников, Мещерский сказал: «Уже одно то, что плохонький губернатор в Харькове [94]

оказался чуть ли не идеальным начальником полиции и градоначальником в Петербурге — в высшей степени явление курьезное. Факт тот, что ни до Грессера, ни после Грессера Петербург не имел подобной по энергии и здравомыслию личности во главе города. В разговоре о политике, о литературе, о великосветских злобах дня, о придворном мире он казался менее сведущ и наивнее своего вестового. Но когда вы входили в область его служебной деятельности, этот человек вдруг преображался не только в страстного любителя, но в гения своего дела!»

92

92 Генерал-лейтенант Петр Аполлонович Грессер (1833–1892) — градоначальник Петербурга в 1883–1892 годах.

93

93 Князь Владимир Петрович Мещерский (1839–1914) — писатель, издатель журнала «Гражданин», ультраправый по своим политическим взглядам, скандально известный своим непристойным поведением, в частности — любовными связями с лицами одного с ним пола, за что вообще-то уголовным кодексом Российской Империи полагалась каторга. Приближенный сразу трех императоров: Александра Второго, Александра Третьего, Николая Второго.

94

94 Грессер был харьковским губернатором в 1880–1882 годах и действительно ничем примечательным в этой должности себя не зарекомендовал.

Грессер взялся за дело с энергией. Вполне справедливым будет сказать, что именно его энергия, его настойчивость, обусловленная искренним вхождением в продиктованные временем обстоятельства и нужды, его личная заинтересованность во внедрении тех новшеств, которые единственно и могли привести к различного рода насущным улучшениям, позволили в сроки достаточно краткие — по нашим, разумеется, меркам — преодолеть болтовню и дискуссии, направленные больше на самолюбование, чем на общее благо. За несколько лет ему удалось, почти ничем из предлагаемого не поступившись, провести реформу полиции, приведя ее, полицию эту, к виду более совершенному, чем этого можно было ожидать, и сделав ее достойной великого государства.

Именно в градоначальство Петра Аполлоновича штат столичной сыскной полиции был расширен (а позже, разумеется, — по примеру полиции столичной — реформы коснулись и других городов). Именно в градоначальство Петра Аполлоновича сыскная полиция Петербурга обзавелась первым в Империи антропометрическим кабинетом, устроенным по системе Альфонса Бертильона. И именно в градоначальство Петра Аполлоновича в полицейскую практику вошли доработанные отечественными специалистами система фотографирования арестантов и система картотечного учета. Причем системы эти настолько выгодно отличались как от французской, так и от вариаций ее в других европейских странах, что положенный Петром Аполлоновичем задел уже вскоре вывел российский сыск сначала на лидирующие позиции, а затем и на первое место в мире.

С этими реформами — помимо имени Сигизмунда Антоновича Юрковского — неразрывно связано имя и другого выдающегося российского фотографа и криминалиста: уже упоминавшегося нами Евгения Федоровича Буринского.

Что бы и кто бы нам ни говорил о зарубежных успехах, но именно в России, в Петербурге, в 1889-м году, Евгением Федоровичем была создана первая в мире судебно-фотографическая лаборатория — при столичном окружном суде. Именно в России, именно Евгением Федоровичем были заложены основы мировой системы фотографического исследования вещественных доказательств: методы цветоотделения, цветоразличения, усиления контрастов. Именно в России, именно Евгений Федорович дал первый и самый успешный бой натиску работ австрийского криминалиста Ганса Гросса. Не оспаривая их по существу, он указал на тот их вопиющий недостаток, который относился к вопросам фотографирования. Ведь Гросс — необыкновенно популярный со своими теориями — утверждал, не более и не менее, что фотографирование чего бы то ни было — преступников, места преступления, улик, трупов — хотя и является отчасти полезным, но, в целом, в процессе расследования заслуживает мест пятых и десятых, являясь случайным вспомогательным средством!

Именно Евгений Федорович Буринский, заняв позицию прямо противоположную, доказал ошибочность этих взглядов во всем другом, безусловно, заслуживающего уважения австрийца. Сами работы, те опыты, которые им проводились, их успех засвидетельствовали в итоге его правоту. Необходимо сказать и то, что, по мере распространения дактилоскопии и, как следствие, выхода из практики антропометрической системы Альфонса Бертильона, принципы именно Евгения Федоровича, озвученные им в многочисленных докладах и на многочисленных встречах с зарубежными коллегами, легли в основу современных принципов опознавательной и судебной фотографии, принятых, без преувеличения, повсеместно.