Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
— Откуда вы знаете?
Вопрос прозвучал грубо, но Владимир Яковлевич кивнул:
— Понимаю ваше сомнение. Однако Сёма нам показал письмо.
— Какое письмо?
— Из дома, понятно!
— Ну да, верно… и в том письме?
— Столько в нем желчи было, что оторопь брала! Сёма чуть не плакал. Да ведь что же тут сделаешь: плачь – не плачь…
— Чем же кончилось дело?
— Известно чем: покинул нас Сёма! Вслед за письмом почти одновременно прибыли приказ по части и группа сопровождения. В приказе значилось увольнение, а группа… домашние это были, отец послал. Собрали они Сёму, погрузили на транспорт и были таковы!
Владимир Львович замолчал.
— С тех пор вы больше его не видели? — спросил
— Отчего же? Видел. — ответил Владимир Львович. — Но это уже — совсем другая история!
16.
— Расскажите! — попросил Гесс, взглянув на часы. — Всё интереснее и интереснее становится!
Владимир Львович тоже посмотрел на часы и нахмурился:
— Послушайте, — засуетился он, — а что же с театром? С ним-то что делать?
— Разберемся! — заверил Владимира Львовича Гесс. — Было бы с чем… вот с чем, и нужно для начала понять!
Владимир Львович задумался, а потом согласился:
— Да, пожалуй… странностей уж слишком много. Так что вы хотите еще узнать?
— При каких обстоятельствах вы снова встретились с Молжаниновым?
Владимир Львович покивал головой:
— Да, обстоятельства, которые снова свели меня с Сёмой, веселыми уж точно я не назову. Началось с того, что мой брат вошел в деловые отношения с купеческой братией — хлебозаводчиками, железнодорожниками… в общем, решил поучаствовать в поставках зерна из наших южных губерний в губернии северные. Какие в таких предприятиях царят нравы, вам лучше не знать, замечу только, что нравы — жесткие, жестокие даже. Как бы там ни было, но поначалу всё складывалось довольно успешно. Возможно, свою роль играло имя моего брата: к нему проявляли деликатное отношение. Но потом всё как-то разом разладилось. Потянулись тяжбы, брат… гм…
— Понимаю, продолжайте.
Во взгляде Владимира Львовича промелькнула благодарность: Гесс деликатно дал генералу возможность обойти стороной психические неурядицы.
— Из прежних партнеров лишь несколько человек проявили к брату известную снисходительность. Среди них — Латыкин, основатель Общества Северных и Южных железных дорог, и князь Витбург-Измайловский. Во всяком случае, так считалось.
— Да, я помню, — вставил Гесс, — Юрий Михайлович об этом говорил. Кажется, и газеты об этом писали.
Владимир Львович наклонил голову:
— Совершенно верно. Но о чем они не писали, так это — об участии в деле еще одного человека. Причем куда более крупного, нежели Витбург и Латыкин, по части поданного против него иска. Я сам узнал об этом случайно: уже когда подводили невеселые итоги… Вы, разумеется, догадываетесь: человеком этим был никто иной, как Сёма, к тому времени ставший известным и всеми уважаемым Семеном Яковлевичем Молжаниновым. Как Сёме удалось избежать публикаций, не спрашивайте: не знаю. Но факт остается фактом: никто, кроме самого узкого круга лиц, состоявшего, прежде всего, из юристов и мирового судьи, не знал о его вовлеченности в это скандальное дело. А вовлеченность, как выяснилось, была грандиозной! Сёма шесть раз выдавал кредиты моему брату. Шесть раз кредиты оказывались выброшенными на ветер. А как итог — огромная сумма, которую мой брат задолжал Семёну и…
Владимир Львович покраснел.
Гесс не торопил.
— …и с такою вот, — решился, наконец, Владимир Львович, — безумною неблагодарностью решил скостить себе при помощи несправедливой тяжбы!
Повисла тишина: не считая, конечно, того, что оркестр наигрывал что-то, а из-за соседних столиков неслись обрывки бесед, позвякивание приборов, шуршание дамских платьев.
Вадим Арнольдович размышлял. Владимир Львович переживал прошедшее.
Наконец, Вадим Арнольдович попросил уточнить:
— Скажите, это Молжанинов — я имею в виду, он сам — рассказал
Владимир Львович вздрогнул, его брови выгнулись:
— Что вы этим хотите сказать? — спросил он с тревогой в голосе.
Гесс стал совсем хмурым:
— Просто ответьте на вопрос.
— Ну… — Владимир Львович мгновение поколебался. — Даже не знаю. Получается, сам.
— Поясните, пожалуйста!
— Видите ли, — пояснил Анутин, — когда мы с поверенными, разбирая бумаги, наткнулись на записи о сделках с Молжаниновым, я просто оторопел. «Не может быть!» — такова была моя первая мысль. Особенно поражали суммы. И, разумеется, имя контрагента: Семен Яковлевич Молжанинов! Наш полковой художник! То есть нет, поймите меня правильно: я, разумеется, знал, что наш Сёма резко пошел в гору и — художник он или нет, отметал он саму идею заниматься делами или просто она таилась где-то в глубине его души… так вот: я, безусловно, знал, что Сёма сколотил изрядное состояние. Даже не состояние — слово не то, — а колоссальный капитал, превратившись в едва ли не одного из самых богатых наших соотечественников. Но я и помыслить не мог, чтобы он имел какие-то дела с моим братом! Откуда? С чего бы? А потом я решил так: не иначе, это наше полковое прошлое подтолкнуло его к такого рода благотворительности — снабжать деньгами брата старого товарища! Я был ошеломлен и растроган одновременно. Особенно принимая во внимание то, что Семён так скромно замял историю с невозвращенными кредитами и процентами, не говоря уже о бессовестной тяжбе против него самого! Конечно, едва бумаги оказались в моих руках, я отправился с Семёну. А как иначе? Мог ли я не выразить благодарность человеку, который, получалось, столько сделал даже не для моего несчастного брата, а для всего моего семейства, оставив без движения обременительные претензии и не давая ход порочащим слухам?
— И он вас принял?
— О, конечно! — Владимир Львович прояснился лицом, хотя тревога с недоумением из его взгляда никуда не делись. — Конечно, принял. И еще как! Примерно так, как я и мог надеяться, если бы лелеял романтические чувства о встрече старых друзей. Он встретил меня не просто с распростертыми объятиями, а как самого желанного, самого драгоценного гостя, какого только ему могло послать провидение!
— Вас это не удивило?
— Ничуть. Я ведь уже говорил, что Сёма недаром стал всеобщим любимцем. Он был человеком… души необыкновенной и сердца настолько широкого, насколько вообще широким может быть человеческое сердце!
— Гм…
К тревоге и недоумению во взгляде Владимира Львовича добавился испуг — скептицизм Гесса не прошел мимо внимания генерала:
— Вы полагаете… — начал было он.
Гесс покачал головой:
— Пока еще ни в чем нельзя быть уверенным. Но… есть у меня сомнения.
— На чем они основаны?
— Об этом — позже, хорошо? Просто расскажите мне всё!
Владимир Львович покачал головой — с грустью:
— Будь по-вашему…
— Итак?
— Встреча состоялась… радостно. Мы пообедали, перешли в курительную… у Сёмы этакий причудливый дом: верхний этаж целиком отделен от остальных и…
— Я знаю, — сухо перебил Гесс. — Довелось побывать.
— А! Ну, хорошо… — Владимир Львович порылся по карманам и достал портсигар. Тут же рядом образовался Антонио со спичкой.
Спичка чиркнула, вспыхнул огонек, еще секунду спустя от Владимира Львовича потянулись ароматные — русского, ни с каким иным спутать невозможно! — нити табачного дыма.
— В курительной, — продолжил, пуская дым, Владимир Львович, — я показал Семену бумаги: все эти расписки, контракты и прочее, что оказалось у меня по разбору Костиных дел. Сёма взял их, бегло просмотрел, а потом вернул мне — с советом просто бросить их в печку: чтобы не смущали ни меня, ни других, кто может еще на них наткнуться.