Антология осетинской прозы
Шрифт:
Молчит Оксана. Ведет трактор, поглядывает на дорогу, на меня никакого внимания. На одном ухабе трактор накренился направо, я качнулся и нечаянно коснулся руки девушки. Удивился — рука была такая горячая, что мне показалось — обожгло меня до кости. Что же, день был жаркий, в такие дни и камни нагреваются.
— Неужели все сердишься? Пожалуйста, не принимай этого близко к сердцу, забудь…
— Ничего я не принимаю… И ничего не помню. Сидел бы спокойно и не качался, как маятник у ходиков. — Не поворачивая голову, Оксана взглянула на меня и опять замолчала.
Она остановила трактор у опушки
— Смотри, агроном, не испачкайся, все машины смазаны, — сухо сказала из глубины склада Оксана, пытаясь одна вытащить плуг.
Это ей не удалось, и она скомандовала мне:
— Держи спереди!
Я потянул за кольцо, которым плуг прицепляется к трактору, и мы вытащили его во двор. В этот момент я опять нечаянно коснулся руки Оксаны. Она отдернула ее и резко повернулась ко мне. Глаза ее полыхнули мне в лицо гневным синим пламенем. Потом она рывком бросилась к трактору, быстро уселась, резко развернула его и подъехала к плугу. Спрыгнула, приладила плуг к трактору, опять села на свое место и, не глядя на меня, бросила:
— Садись или говори, где пахать, я одна поеду.
— Ты не найдешь, — стараясь говорить невозмутимо, ответил я и уселся рядом.
В эту минуту я показался себе оседланным скакуном, с которым наездник делает все, что хочет. И мне, конечно, стало очень обидно… В конце концов, мужчина я или не мужчина! Есть у меня самолюбие, гордость или нет? Конечно, она поняла, что я ее полюбил, а я ей не нравлюсь, и она мстит мне за тот разговор, когда я сделал ей выговор! Дождалась своего часа… Но ничего, я еще смогу взять себя в руки!
— Трогай к большой дороге! — сурово приказал я, стараясь напомнить ей, что она сейчас в моем подчинении.
…С одной стороны от нас была пашня, с другой — придорожный кустарник. Тяжелый трактор то переваливал через пни, то наезжал на камни, то накренялся в сторону. При этом он валил попадавшиеся ему на пути кусты орешника, алычи, ольхи. Я вцепился обеими руками в край сиденья, напрягся так, будто проглотил оглоблю, и — ну что вы скажете? — не могу удержаться, поворачиваюсь к ней! Говорю себе: «Сиди смирно, она смеется над тобой, есть у тебя гордость или нет?» А глаза сами скашиваются. Лицо я вижу сбоку, в профиль — красивое лицо, но такое неприветливое, руки по локоть открыты, сильные руки, а все-таки женские, нежные… Так хотелось мне дотронуться до них, так хотелось погладить их, прижать к ним ладонь…
Доехали до большой дороги… А по ней — движение вовсю: несутся, перегоняя друг друга, легковые машины, грузовые — пыль столбом…
Говорю по-прежнему сурово:
— Направляй к краю пшеничного поля… Теперь останови и слушай.
Оксана поставила трактор на узкой полосе бурьяна между пшеничным полем и большой дорогой.
— Вот, Оксана, — как я ни старался быть суровым, голос мой звучал робко, — вот видишь, мы пустим плуг по этому краю. Надо так вспахать, чтобы все — бурьян, трава, сено — осталось под землей. А зачем это надо, ты, верно, сама понимаешь.
Она нехотя ответила на мой взгляд, пожала плечами, слегка кивнула — мол, о чем там говорить, конечно, понятно, зачем нужен ров вокруг желтеющей пшеницы.
А
Удивительное дело. Только я такой, или все парни? Не знаю.
Но чем холоднее держалась со мной Оксана, тем больше разгоралась моя любовь. И я очень боялся, чтобы она не догадалась об этом.
— Ну, что ты сидишь? Или дел у тебя своих нет?
Слова Оксаны были не очень приветливы, но она посмотрела мне в лицо и слегка улыбнулась. Я так обрадовался этой улыбке, что просиял и слез с трактора. И… опять сказал глупость:
— Ты двигайся, я тебя здесь подожду…
— Ну что же, я буду работать, а ты пока побегай за кузнечиками! — расхохоталась моя мучительница.
Трактор вздрогнул и рванулся вперед, оставляя за собой четыре черные линии. Скоро его не стало видно за пылью и придорожными деревьями.
Я стоял и смотрел в ту сторону, куда ушла машина, которая казалась мне необыкновенно быстрой, могучей, потому что ее вела крепкая, легкая рука… Отойдя в тень алычи, я с удовольствием осматривал поле. Было жарко, безветренно, по пожелтевшему пшеничному морю не пробегала ни единая волна. Так же неподвижен был темно-зеленый остров кукурузы. Крепкие всходы радовали меня, потому что тут было немало и моего труда. На минуту я даже отвлекся от мысли об Оксане, но вдруг на мою руку вспрыгнул кузнечик, и я сразу вспомнил ее насмешливую фразу: погоняйся пока за кузнечиками. «Наверное, она уже дошла до ущелья, — подумал я. — Вот досада, забыл сказать, чтобы и на том участке провела плугом…»
Я решил отправиться к ущелью. К тому времени погода начала портиться — небо с западной стороны заволокло тучами, налетел ветер; пшеница сверкнула сотнями янтарных волн. Внес сумятицу ветер и в недавно еще такую мирную жизнь кукурузного поля… И вот уже начали падать первые редкие и крупные капли, издалека послышались раскаты грома.
Я встал у обочины дороги, надеясь встретить попутную машину. Правда, чем нужнее она, эта попутная, тем труднее ее поймать… Гроза усиливалась, дождь уже хлынул по-настоящему. Я нарвал широких листьев белокопытника, покрыл ими голову и плечи. Наконец показалась легковая машина. Она так летела, что я не сомневался — не остановится, если я буду с поднятой рукой стоять на обочине. Поэтому я вышел на середину дороги и отчаянно задрал кверху руку. Машина повернула в сторону, но я рванулся ей наперерез. Резко затормозив, шофер высунулся и бросил несколько нелюбезных выражений по моему адресу. Вы ведь знаете, как умеют шофера говорить, когда рассержены…
— Ради бога, — закричал я, — подбрось меня до ущелья, тебе ведь по дороге…
— Давай, — пробурчал шофер и открыл дверцу.
Я постарался сесть так, чтобы не касаться его мокрой одеждой. Потом извинился перед двумя женщинами, сидевшими на заднем сиденье.
— Куда тебе там, в ущелье? — спросил шофер, не глядя на меня.
— Чуть выше его должен быть трактор, мне к нему…
— Это ты из-за него чуть не бросился под машину? Что он у вас, из сахара, трактор этот, растает?