Антология осетинской прозы
Шрифт:
Старик отворил дверь, неловко обнял на прощание мальчика. Еще долго чутким пастушьим ухом слышал он торопливые шаги Геты, а ночная мгла поглотила его. Карабаш вернулся в хибарку, закурил трубку и стал готовиться ко сну. Внезапно из лесу донесся выстрел, потом эхо принесло второй и третий. Превозмогая страх, Карабаш выбежал во двор.
Глухо шумел лес, было так темно, словно сама осенняя ночь положила ему на глаза свои холодные черные ладони.
— Гета! — закричал старик. Но шум леса заглушал голос. Никто не
Тогда он приложил ладони ко рту и снова закричал, громко, как кричат в горах пастухи:
— Ге-та!
Ответа не было.
Утром пришел Ораз. Будто не один день, а долгие годы провел он в жестокой неволе. Синяки и кровоподтеки от побоев, изорванная одежда — видя все это, Карабаш не мог сдержать слез. Мокрой тряпкой обтер он лицо сына, приложил настой из трав.
— Гета убит, — придя в себя, сказал Ораз. — Я сам видел, как его принесли в село.
— Кто принес?
— Кто?! Гости твои дорогие, вот кто! Неужели ты сразу не догадался, что это предатели! Вынюхивают след партизан! Они и немцев навели на ферму! Они и меня допрашивали — посмотри, что они сделали со мной! Надо было сразу убираться в лес. И Гета был бы жив!
Никогда еще не слышал от сына Карабаш таких обидных слов.
— Даже маленький мальчишка понял, что это враги, — потому они и погнались за ним и застрелили. А ты, седобородый, столько повидавший — и попался на их удочку!
Старик молча кивал — что ж мог он ответить. Сын был кругом прав. Да, он и сам сознавал, что вина в смерти мальчика лежит на нем одном. Много горьких слов сказал отцу Ораз, и тот лишь молча кивал в ответ.
— Надо поджечь ферму и уходить в лес, — остывая, проговорил сын. — Прочь, прочь с этого проклятого места!
Отец хотел что-то сказать, но младший — неслыханное дело! — и рта ему не дал раскрыть.
— Собирайся! Нечего рассуждать, надо трогаться.
— Хорошо, тронемся, — согласился Карабаш. — Надо только забрать с собой Пеструху и теленка.
Ораз готов был и на это возразить, но вовремя опомнился: что же он так непочтительно разговаривает с отцом, такого бы и последний негодяй себе не позволил. Ему стало стыдно за свою грубость. «Не буду перечить. Видно, в этой корове с теленком для отца действительно вся жизнь», — решил он.
— Хорошо. Ты погонишь корову, а теленка я понесу, пока сил хватит, — согласился Ораз.
Ободренный его согласием, Карабаш продолжал:
— И еще. Кто знает, что случится с нами, пока мы будем скрываться в лесах. Не могу я уйти, не глянув на пепелище своего дома. Ты видел — хочу увидеть и я.
Ораз принялся отговаривать отца, но старик был непреклонен. Договорились, что Ораз потихоньку, сберегая силы, понесет теленка вверх по Ореховому ущелью, где должны были стоять сторожевые посты партизан. А Карабаш только дойдет до села, огородами прокрадется, посмотрит
Однако, подойдя к околице, старик не стал красться огородами, он открыто зашагал по главной улице села. На каждом шагу сердце его сжималось от боли. Даже курицы не увидишь на опустевших улицах. Люди попрятались в домах, засели по подвалам, боясь выглянуть наружу. По обеим сторонам обугленные остовы домов, головешки на месте сараев и плетней, разоренные постройки. Запах гари, горький запах беды, сменил привычный, сладковатый — печеного хлеба, запах жилья. Казалось, страшный мор уничтожил все живое. Карабаш шел прямо к главной площади, где над домом сельсовета развевался ненавистный флаг с паучьим знаком посередине. Редкие немецкие солдаты с любопытством глядели на высокого старика с длинной седой бородой, который, будто не замечая их, проходил по разоренному селению.
Вот и комендатура. Часовой не пустил старика на порог. Карабаш заглянул в окно и отшатнулся. В комнате, среди нескольких солдат и офицеров, он увидел двух своих знакомцев. На этот раз не изодранная одежда была на них, а чистенькие мундиры полицаев. Один из предателей увидел Карабаша. Может, он узнал его, а может, и нет, во всяком случае, подошел к окну и спросил:
— Чего тебе надо, старик?
— Вы ищете партизан, — отвечал Карабаш. — Я пришел сказать, где партизаны.
Полицай обрадовался, тут же крикнул часовому, чтобы он пропустил Карабаша. Старик, не снимая бараньей шапки, вошел в комнату и направился к полицаю. Тот по-немецки что-то объяснял офицерам. «Партизан, партизан», — уловил старик знакомое слово.
— Партизан, да-да, партизан, — повторил он, подойдя поближе, и, выхватив кинжал, ударил предателя в грудь.
И прежде чем пришли в себя опешившие немцы, подскочил ко второму и ему нанес смертельный удар.
— Здесь партизан! — выкрикнул он.
…Окровавленный и связанный, лежал Карабаш во дворе комендатуры. Он знал, что должен умереть. Удивляло, что не убили до сих пор. А не убивали Карабаша, потому что ждали толмача.
Наконец из соседнего селения прибыл толмач, задал несколько вопросов, но Карабаш не сказал ни слова.
— Тебя повесят, — перевел он слова офицера. Карабаш промолчал.
В последний раз шел Карабаш по улицам родного села. Голенастый офицер, четверо автоматчиков и переводчик сопровождали его к месту казни. А поодаль молчаливой толпой шли немногочисленные односельчане — немцы выгнали их смотреть казнь врага великого рейха. На околице солдаты свернули было вниз по склону, но Карабаш уперся на месте и сказал переводчику: