Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Слабеет жизненный азарт, ужалось время, и похоже, что десять лет тому назад я на пятнадцать был моложе. Наступила в судьбе моей фаза упрощения жизненной драмы: я у дамы боюсь не отказа, а боюсь я согласия дамы. Как быстро проносилось бытие, так шустро я гулял и ликовал, что будущее светлое свое однажды незаметно миновал. Мне

жалко иногда, что время вспять не движется над замершим пространством: я прежние все глупости опять проделал бы с осознанным упрямством. Я беден — это глупо и обидно. по возрасту богатым быть пора, но с возрастом сбывается, как видно. напутствие «ни пуха, ни пера». У старости душа настороже: еще я в силах жить и в силах петь, еще всего хочу я. но уже — слабее, чем хотелось бы хотеть. Увы, всему на свете есть предел: облез фасад и высохли стропила; в автобусе на девку поглядел, она мне молча место уступила. Не надо ждать ни правды, ни морали от лысых и седых историй пьяных, какие незабудки мы срывали на тех незабываемых полянах. Все-все-все, что здоровью противно, делал я под небесным покровом: но теперь я лечусь так активно, что умру совершенно здоровым. Наш путь извилист, но не вечен, в конце у всех — один вокзал; иных уж нет, а тех долечим, как доктор доктору сказал. Я жил распахнуто и бурно, и пусть Господь меня осудит, но на плите могильной урна — пускай бутыль по форме будет.

СМЕЯТЬСЯ ВОВСЕ HE ГРЕШНО

НАД ТЕМ, ЧТО ВОВСЕ НЕ СМЕШНО

Бог в игре с людьми так несерьезен, а порой и на руку нечист, что похоже — не религиозен. а возможно — даже атеист. Как новое звучанье гаммы нотной, открылось мне, короткий вызвав шок, что даже у духовности бесплотной возможен омерзительный душок. Здесь, как везде, и тьма, и свет, и жизни дивная игра, и, как везде, — спасенья нет от ярых рыцарей добра. Зачем евреи всех времен так Бога славят врозь и вместе? Бог не настолько неумен, чтобы нуждаться в нашей лести. Прося,

чтоб Господь ниспослал благодать, еврей возбужденно качается, обилием пыла стремясь наебать того, с кем заочно встречается. Здесь разум пейсами оброс, и так они густы, что мысли светят из волос, как жопа сквозь кусты. Я Богу докучаю неспроста и просьбу не считаю святотатством: тюрьмой уже меня Ты испытал, попробуй испытать меня богатством. Чтоб не вредить известным лицам, на Страшный суд я не явлюсь: я был такого очевидцем, что быть свидетелем боюсь. Навряд ли Бог назначил срок, чтоб род людской угас, — что в мире делать будет Бог, когда не станет нас? У нас не те же, что в России, ушибы чайников погнутых: на тему Бога и Мессии у нас побольше стебанутых. Всегда есть люди-активисты, везде суются с вожделением и страстно портят воздух чистый своим духовным выделением. Испанец, славянин или еврей — повсюду одинакова картина: гордыня чистокровностью своей — святое утешение кретина. Еврею нужна не простая квартира: еврею нужна для жилья непорочного квартира, в которой два разных сортира: один для мясного, другой для молочного. Вчера я вдруг подумал на досуге — нечаянно, украдкой, воровато, — что если мы и вправду божьи слуги, то счастье — не подарок, а зарплата. Устав от евреев, сажусь покурить и думаю грустно и мрачно, что Бог, поспеша свою книгу дарить, народ подобрал неудачно. Для многих душ была помехой моя безнравственная лира, я сам себе кажусь прорехой в божественном устройстве мира. Часто молчу я в спорах, чуткий, как мышеловка: есть люди, возле которых умными быть неловко. Человек человеку не враг, но в намереньях самых благих если молится Богу дурак, расшибаются лбы у других. Это навык совсем не простой, только скучен и гнусен слегка — жадно пить из бутылки пустой и пьянеть от пустого глотка.