Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Милая фрау Руденко, — явно нервничая, говорила графиня, — положение чрезвычайно серьезное. Я вынуждена покинуть замок, в котором провела почти всю свою жизнь. Еду в другое наше имение, в Бранденбург. Я привязалась к вам всей душой, дорогая, будьте там моей гостьей. Вам оставлено место в автомобиле. Вашу няню мы отправим на другой машине, вместе со слугами. Надеюсь, вы согласны? Ведь вы понимаете, насколько велика опасность, угрожающая нам? Боже мой! Они почти рядом!..
Трудно сказать, какие чувства и мысли руководили Руденко. Но она отказалась. Может быть, ее пугала ответственность, возложенная
Словом, Руденко осталась. Она даже произнесла перед графиней небольшую, но достаточно парадную, эффектную речь, которую затем воспроизвела в своих воспоминаниях. Смысл этой тирады сводился к тому, что цель жизни Ангелины Павловны, цель ее пребывания в Германии — охрана музейных памятников, дорогих всему человечеству, и что она, как капитан на корабле в минуту опасности, останется на мостике до конца.
Но на защитника интересов человечества Руденко походила мало — слишком путаной и запятнанной была ее жизнь.
Вечером графиня фон Шверин покинула замок, а на следующий день, 23 января, его заняли отступающие части гитлеровских войск.
6
В имении жило немало помещичьих семей из восточных пограничных районов. Командование начало выселять их, освобождая помещения для войск. Командир полка потребовал и от Руденко, чтобы она очистила бывшую столовую, в которой стояли ящики с экспонатами.
И военные, и беженцы наперебой убеждали Руденко:
— Фрау, солдаты озябли, им нужна крыша над головой и глоток горячего кофе!
— Фрау, все мы вас просим!
Но Руденко отстаивала свои «владения» с отчаянием обреченной. Она снова и снова говорила оборванным, изможденным людям об огромной ценности экспонатов, о всепокоряющей силе искусства, о бессмертии живописи, — говорила, сознавая, что эти люди, видимо, просто потеряли способность понимать что-либо.
Они безнадежно махали руками и отвечали:
— Ах, фрау, за войну так много погибло всего, что жалеть о раскрашенных досках и тряпках уже не приходится.
Тогда Руденко решилась на последний шаг: по утрам она закрывала дверь изнутри на огромный засов и проводила в столовой безвыходно целые дни. Так продолжалось до тех пор, пока не стало известно, что части Советской Армии находятся возле Штаблага, в двух километрах от Вильденгофа. Немецкие солдаты спешно покинули имение. А на следующее утро начался сильный артиллерийский обстрел и авиационные налеты.
Беженцы-немцы, бывшие слуги графини фон Шверин, люди, насильно угнанные из многих стран Европы в Восточную Пруссию, сгрудились в огромных подвалах дворца. Звучала русская, немецкая, французская, итальянская, польская речь. Здесь Руденко впервые разговорилась со своими земляками.
Она сидела в углу, вздрагивая от разрывов, и прислушивалась к женскому голосу.
— Ты уж потерпи немножко, Женюшка, не бойся, родненький. Здесь до нас снаряды не достанут, сынок. Переждем как-нибудь. Недолго теперь осталось — рядом они, наши-то.
«Наши… Она вот ждет их, — думала Руденко. — А я? Жду я или нет? Пожалуй, все-таки, жду. Но — что
К вечеру обстрел прекратился. Разнесся слух, что русские отошли от Штаблага. И верно, наутро дворец снова заняли гитлеровские подразделения и походный лазарет. Беженцы шли сюда почти непрерывным потоком. Комнату, которую занимала Руденко, осаждали поминутно, требуя ее освобождения. Приходилось впускать беженцев и днем и ночью.
Так продолжалось несколько дней. То воинские части и немцы, работавшие в имении, а вслед за ними и беженцы, уходили на запад, то новая волна солдат и беженцев заполняла полуразрушенный дворец. И снова гитлеровцы требовали от Руденко выкинуть ящики во двор, и снова Ангелина Павловна убеждала, просила, потрясала бумажкой, подписанной доктором Роде, хотя на нее теперь почти никто не обращал внимания. Однако способность безрассудно повиноваться, выработанная долгими годами муштры, еще не покинула немцев окончательно. Никто не осмелился насильно заставить Руденко подчиниться. Ей лишь поминутно твердили, что следует уходить, потому что дворец все равно будет или взорван или разрушен во время обстрела.
— Русские увидят здесь одни развалины! — то и дело повторяли гитлеровские офицеры.
Теперь Руденко до конца осознала весь ужас своего положения. Единственную возможность спастись и хоть как-то оправдать свое предательство — если могло быть ему оправдание — она видела в спасении экспонатов. Руденко решила перенести ящики в огромный пустой погреб. Но как это сделать? Одной ей не справиться с этим.
Тогда она обратилась с просьбой к русским рабочим, к тем, кого еще вчера считала чужими, далекими, неспособными оценить и понять значение сокровищ, которые охраняла она, искусствовед. И эти простые, не слишком образованные люди откликнулись сразу, со всей широтой русского сердца. Круг понятий Руденко замкнулся: немцы, которых она считала ценителями культуры, оказались варварами. «Мужики», на которых она взирала свысока, рисковали жизнью, спасая картины, которых они не видели ни разу в жизни.
Вьюжной ночью тайком они перенесли ящики в подвал. Руденко заперла погреб на замок, ключи спрятала у себя на груди. Наутро комната, в которой жила Ангелина Павловна, оказалась занятой солдатами. Вещи и документы Руденко, составленный ею каталог икон остались там, и выручить их не было никакой возможности. Только крохотная сумочка с советским паспортом и несколькими немецкими удостоверениями оказалась у нее в руках.
Следующую ночь Руденко провела в соседней с погребом комнатушке. Здесь же спали немецкие солдаты. Ангелина Павловна несколько раз выходила, чтобы проверить, цел ли замок на дверях погреба.
Утром трое офицеров в закопченных шинелях и помятых фуражках потребовали от Руденко открыть погреб. Она повиновалась. Потрогав ящики ногой, старший отрывисто спросил:
— Что там?
— Картины. Иконы. Киевский и кенигсбергский музеи, — тоже отрывисто ответила Руденко.
— Ценные?
— Да, да, очень, — заторопилась она, надеясь, что офицеры помогут ей сохранить ящики.
— И все это достанется русским? — злобно спросил один из них.
— Ну, русским достанется немногое! — сердито возразил другой и хлопнул дверью. Руденко снова навесила замок и поплелась в свою каморку.