Антология советского детектива-38. Компиляция. Книги 1-20

Александров Владимир Григорьевич

Ну, так и есть, поезд стоял менее минуты и пошел дальше. А на той станции он стоит целых пять минут.

Но где же Фридрих, — как может он в осеннем пальто так долго торчать на площадке?

Вышла, крадучись, на площадку: Фридриха нет.

— Вероятно, в уборной!

Вернулась в вагон.

Таубе спит наверху с тяжелым, ненормальным храпом-хрипом.

Стало жутко. Противно.

— Что с Фридрихом? Уж не дурно ли ему? Уж не надышался ли он йодоформом?

Вышла опять на площадку.

Никого.

Когда проходила мимо уборной, оттуда вышел офицер.

Увидав красивую, стройную пассажирку, военный приклонился.

— Значит,

в уборной его нет!

И Берте стало страшно:

— Неужели Фридрих сошел, не зная, что поезд стоит лишь одну минуту!.. Неужели он не успел вскочить и остался один там, на полустанке!.. Такой осторожный человек и такая неосторожность!

Что теперь делать ей одной? Следующий поезд идет через десять часов.

Значит, Фридрих приедет в Варшаву на десять часов позднее ее!..

Берта сидела в своем купе, слушала храп Таубе и, ломая руки, думала:

— От Таубе надо непременно отделаться… Мне попадаться на глаза кондуктору нельзя, он изумится, куда девалась старуха и как я очутилась на ее месте.

Дать телеграмму на тот полустанок — нельзя. У Фридриха три паспорта, — два зашиты, а один на руках, — который на руках, — не знаю. Как бы его не подвести! Как отделаться от Таубе?.. Самый лучший способ придумал Фридрих — слезть на следующей станции и подождать следующего поезда…

Блестящая мысль!.. Я слезу на следующей станции… Таким образом я и отделаюсь от Таубе и, наверное, встречу на следующем поезде Фридриха!.. Ах, как он обрадуется и как похвалит меня за догадливость.

Могла ли она допустить, что Фридрих сам нарочно спрыгнул на полустанке, чтобы бежать от чар Берты?

Могла ли она догадаться, что Фридрих в это время на встречном поезде возвращался в Двинск, чтобы оттуда направиться в Ригу?

Он ехал, он бежал.

И вместе с ним ехала тоска, — он уже тосковал о Берте, которую потерял навсегда!

Как сможет он ее разыскать?

Ведь у нее три паспорта!

Под которым она будет жить?

Где она будет жить?

А главное: ведь он оставил ее вдвоем с негодяем Таубе. Удастся ли ей отделаться от него?

Не поработит ли он ее воли, не вырвет ли из ее сердца память его, ее Фридриха.

Фридрих ехал и думал:

— Что я наделал! Что я наделал!

И в мерном стуке колес ему мерещилось:

— Берта! Берта! Берта!..

XIII. КОНЕЦ

Читатель, конечно, бросит автору упрек:

— Роман кончен. Но почему же добродетель не торжествует?

Из романа «Дьяволица» читатель мой убедился, что автор не останавливается ни перед чем, лишь бы закончить роман полным торжеством добродетели.

Но в том-то и дело, что роман Берты Берс еще далек до окончания.

Окончание ее приключений и заслуженная кара, понесенная злокозненной авантюристкой, изложены в особом романе, который называется «Торжество добродетели».

Там же получает заслуженное возмездие и коварный Фридрих Гроссмихель и подлый гипнотизер Таубе.

ОБ АВТОРЕ

Николай Георгиевич Шебуев — автор замечательных романов-пародий «Дьяволица» и «Берта Берс» — родился в 1874 г. в семье профессора математики. Он окончил юридический факультет

Казанского университета и с 18 лет начал печататься.

Уже в 1892-95 гг. вышли стихотворные сборники Шебуева «Бенгальские огоньки» и «Веселые мелодии». С тех пор произведения его шли неостановимым потоком: Шебуев публиковал фельетоны и сатирические рассказы и стихотворения, драматические сочинения, юмористические календари, составлял альманахи и театральные справочники, выпускал небольшие монографии о кумирах начала века: А. Чехове, М. Горьком, Ф. Шаляпине, О. Бердслее. Печатался под десятками псевдонимов — «Граф Бенгальский», «Маркиз Санкюлот», «Петя Таксебешин», «Энге» и т. д.

В 1905–1906 гг. несколькими выпусками было опубликовано первое собрание сочинений Шебуева. В эти годы Шебуев издавал популярный и остро-сатирический журнал «Пулемет», резко критиковавший царское правительство. В первом (и немедленно конфискованном) номере «Пулемета», вышедшем в ноябре 1905 г., была напечатана самая знаменитая карикатура эпохи «Первой русской революции» — текст октябрьского манифеста Николая II с отпечатком кровавой пятерни и подписью: «К сему листу свиты его величества генерал-майор Трепов руку приложил».

За «оскорбление Величества» и «дерзостное неуважение к верховной власти» Шебуев был приговорен к годичному заключению в крепости, но и в одиночном заключении продолжал работать над журналом, тексты для которого писал сам.

Выйдя на свободу, Шебуев начал издавать собственную «Газету Шебуева» (1907–1908) гг., а с 1908 по 1914 г. издавал, с перерывом, журнал «Весна».

«Несколько десятков авторов в номере, несколько сот стихотворений» — вспоминал Г. Иванов. «Идея, пришедшая Шебуеву, была не лишена остроумия — объединить графоманов. Из тысяч “непризнанных талантов”, во все времена осаждающих редакции, Шебуев без труда выбирал стихи, которые можно было печатать без особого “позора”. Естественно, журнал “пошел”. Поэты, которых он печатал, подписывались на журнал, распространяли его и раскупали десятки номеров “про запас”. Другие, менее счастливые, тоже подписывались, не теряя надежды быть напечатанными по “исправлении погрешностей размера и рифмы”, как им советовал “Почтовый ящик «Весны»”. Самые неопытные и робкие, не мечтающие еще о “самостоятельном выступлении”, - таких тоже было много — раскупали “Весну” в свою очередь. Для них главный интерес сосредоточивался на отделе “Как писать стихи”. Вел его, понятно, сам Шебуев. Под его руководством восторженные и терпеливые ученики перелагали “Чуден Днепр при тихой погоде” последовательно в ямб, хорей, дактиль, потом в рондо, газеллу, сонет. Все это печаталось, обсуждалось, премировалось, и число “наших друзей-подписчи-ков” неуклонно росло. Анкеты “Весны” о “Наготе в искусстве” и т. п. тоже привлекали многих. Набор и скверная бумага стоили недорого, гонорара, конечно, никому не полагалось.

Но вряд ли Шебуевым руководил денежный расчет. Я думаю, он ничуть не притворялся, изливаясь на страницах “Весны”, как дорога ему пестрая аудитория его “весенних” (так он их звал) поэтов и художников. Стоило поглядеть на его фигуру в рыжем пальто и цилиндре, на его квартиру, полную ужасных “Nu” и японских жардиньерок, прочесть какую-нибудь его “поэму в прозе” или выслушать из его уст очередную сентенцию о “красоте порока”, чтобы понять, что в этом море пошлости и графомании он не самозванец, а законный суверен».