Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11

Адамов Аркадий Григорьевич

Илько устроился поудобнее на кровати, развернул пожелтевший номер газеты и стал читать вслух о том, как дед Никита пустил на речку внука Павла и соседскую восьмилетнюю Гафийку: пусть порезвятся на пароме.

«...Дед уснул. А тем временем налетела буря. Паром болтался посреди реки, как сухая щепка — вверх-вниз, влево-вправо. Лопнул трос. Паром сорвало и понесло по реке. Размахивая руками и не переставая кричать, дед Никита бежал по берегу.

Тиса глотала хриплые крики, сердито била волной в затопленный берег и пенилась, плюя деду под ноги.

С

противоположного берега к реке подошел Пасульский. Увидев рядом раскачивающийся паром, расстегнул портупею, быстро (в саперных войсках приходилось) сделал хитрые петли, накинул на трос...

Ремни режут руки, но паром все ближе и ближе. Вот он уже у самого берега. Пасульский снял с парома Павла и Гафийку...»

Илько еще раз просмотрел заметку и сказал:

— В Тисе не утонул, и на тебе: глаз лишился.

— Где ты взял газету?

— Тут один журналист-пенсионер пишет о милиции и, в частности, повесть о Пасульском. У него полно всяких вырезок из газет, журналов. Видите, лейтенант спас Павла Кривенко, а он вон как «отблагодарил».

— Разве это Кривенко был на пароме?

— А то кто же? И Гафия Нитка. Я расспрашивал журналиста. Она где-то в колхозе работает и хорошо помнит плаванье-катанье: чуть не умерла тогда от страха. Да и Павел тоже... Повесть будет документальная. Автор обещал дать мне главу, в которой отец Кривенко застрелился, когда Пасульский ловил его в лесу. Я принесу, почитаем вместе.

Помолчали.

— А правда, Дмитрий Владимирович, что Кривенко вашу законную жену переманил и жил с ней, пока вас не было?

— Откуда ты взял?

— Люди говорят.

И хотя Дмитрий не ответил Ильку, тот продолжал:

— Вы не сердитесь. За что купил, за то и продаю. Это же пересуды. А рот никому не закроешь.

— Есть в брехне и частица правды, — вздохнул Дмитрий.

Старший лейтенант Кушнирчук изучала привезенные Пасульским документы. «Молодец», — подумала она, снимая крышку магнитофона, чтобы записать допрос Кривенко. Павел отнесся к этому равнодушно.

— Есть такой закон, так записывайте.

Сидя в углу кабинета, он почему-то напоминал бильярдный шар, стремительно влетевший в лузу. Наталья Филипповна разъяснила ему, что магнитофонная запись не является сама по себе доказательством, она приобретает силу только в совокупности с данными, занесенными в протокол, и способствует более точной, объективной фиксации показаний. Кривенко почти не слушал ее. Когда же заработал магнитофон, плавно перематывая ленту с полной катушки на пустую, он сник и притих.

Об отношениях с Ириной рассказывал охотно и рисовал себя человеком честным, благородным: Ирину с ребенком приютил в своем доме и в своем сердце...

Однако поставленные Натальей Филипповной конкретные вопросы принудили Кривенко слезть с возведенного им себе пьедестала и рассказать, каким образом Ирина стала его женой.

Неприглядные поступки Кривенко характеризуют его как личность. Но они будут иметь очень незначительное влияние на определение судом

меры наказания. Нет закона, который карал бы за подлость. Ну, что сделаешь Кривенко, скажем, за то, что уговорил Фитевку, чтобы выгнала Ирину с квартиры? Где та статья, по которой можно было бы наказывать его за слова «Дмитрия убили во время побега»? Что услышал от Ивана Дереша, то и сказал.

Откровенно рассказал, как перехватывал, читал и сжигал письма Балагура, адресованные Ирине; как продержал у себя письмо Ирины к Дмитрию, а потом вернул ей, написав на конверте: «Адресат не проживает».

Когда речь зашла о запросе адвоката, адресованном начальнику колонии, Кривенко заколебался, говорить правду или нет. Но наконец решил не сознаваться, что оригинал он разорвал и выбросил, копию отдал Ирине, а спустя некоторое время сжег.

Не отрицал, что получал от почтальона денежные переводы, приходившие Ирине от Балагура.

— Ну, брал, тратил и готов возместить убытки, то есть вернуть деньги. Пасульский изъял у меня тысячу сто двадцать семь рублей двадцать копеек. Рассчитаюсь хоть сейчас...

Пока Наталья Филипповна заправляла в магнитофон новую ленту, Павла сверлила мысль: «О чем она еще будет спрашивать?»

— А что вы сделали с колхозными конями? — спросила Кушнирчук, снова включив магнитофон.

— Подохли. И я готов заплатить колхозу назначенную судом сумму.

Когда все вопросы о действиях, за которые Кривенко должен был нести моральную или материальную ответственность, были выяснены, Наталья Филипповна спросила:

— Где в последний раз встречались с Дмитрием Балагуром?

Кривенко смахнул со лба холодный пот.

...Ему сразу вспомнились областные курсы, на которых повышал квалификацию. Комфортабельный автобус, шурша колесами, мчал со слушателями курсов за опытом в колхоз «Сияние». До сумерек знакомились с хозяйством, а потом собрались в сельской чайной поужинать. Шли разговоры о положении дел в передовом хозяйстве. Кривенко вышел во двор покурить и с глазу на глаз встретился... с Дмитрием Балагуром. На секунду замер. Потом отскочил в сторону. Бежать не хватило сил. В руке у Балагура блеснуло лезвие топорика и погасло. Кривенко сообразил: смертельный блеск. Он бросился в укрытие, которое попало на глаза, — в дровяной сарай. Балагур направился туда же. Сквозь широкие щели в пересохших досках от уличного фонаря в сарай пробивался слабый свет. Кривенко прилип к стене. «Он убьет меня! Убьет!» А Дмитрий не спеша, будто крадучись, подходил все ближе, ближе...

Давясь словами, Павел прошептал:

«Ты прости. Прости. Согрешил. Перед тобой, перед Ириной. Пожалей меня. Не карай. Что хочешь сделаю. Что пожелаешь дам. Опомнись, Дмитрий! Мы же друзья...»

Балагур беззвучно усмехнулся, медленно поднял топорик и занес его высоко над плечом, как лесоруб, который хочет с разгона вогнать топор в дерево.

Павел упал на колени, как от тяжелого удара, будто лезвие уже врезалось в его лысоватое темя. Потрогал голову: цела ли, — и опять залепетал: