Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Прилетел Ермаков в Сухуми три дня назад. Поселился, как и в прошлом году, у друзей. Но теперь не проводил с ними за столом, как раньше, по многу часов, не увлекался морем и пляжем. С утра, позавтракав, уходил в Пионерский парк. Бродил по его аллеям и дорожкам. Вокруг зеленой и цветущей могилы Тани.
Сидел где-нибудь на скамейке. Вспоминал, что было. И лишь изредка, когда в парке оставалось мало людей, позволял себе приблизиться к могиле.
На четвёртый день он сел в такси и поехал в аэропорт. Ему вдруг захотелось
Входил он в знаменитый самолет последним. Поднимался по трапу, не видя, кто был рядом с ним, впереди и сзади. Ничего не слышал. Смотрел только на фюзеляж, на котором крупными синими буквами размашисто было написано имя Тани. Самолёт её имени. Тот самый, ею спасённый от гибели, обагрённый её кровью, на котором она прожила последние минуты своей жизни.
Горячий туман застилал Ермакову глаза. Не заметил он, кто стоял на вершине трапа и встречал пассажиров.
Почти ощупью он пробрался в заднюю часть салона, сел на свободное место. Придя в себя, оглядевшись, увидел, что попал туда, куда и хотел. Пятнадцатого октября прошлого года он сидел здесь же, в правом ряду, у окна, в крайнем кресле.
Еще минуту спустя он увидел увеличенный портрет Тани, прикреплённый к перегородке багажного отсека, в двух шагах от того места, где она упала, сраженная двумя пулями. Тут же, под портретом, выписка из Указа Верховного Совета СССР о награждении её орденом Красного Знамени.
Ермаков поднял глаза чуть выше, ожидая увидеть сквозное отверстие. Но там не было никаких следов. И ничто не напоминало о том дне. Только она, Таня, её глаза, её сдержанная живая улыбка возвращали Ермакова в октябрь тысяча девятьсот семидесятого. Какая она красивая, жизнерадостная, приветливая! Как сладко и тревожно смотреть на неё!
Ермаков закрыл глаза. Так и сидел в темноте, отрешенный от всего, тихий, погруженный в воспоминания. До его сознания едва-едва доносились голоса пассажиров, гул разогреваемых двигателей.
Ему не стало легче, когда взлетели. Пусто было в сердце Ермакова. Не ждал он, затаив дыхание, как год назад, появления стюардессы в дверях багажного отсека. Появится не она, другая. Он даже мельком не захотел взглянуть на новенькую. Откинул назад голову, устроился поудобнее, чтобы проспать все 25 минут полета.
Он уже дремал, когда услышал поразительно знакомый голос:
– Граждане! Вы находитесь на борту самолета имени...
Вздрогнул Ермаков. Ему показалось, что новенькая стюардесса говорила так же певуче, нежно, как и Таня. Поразительное сходство! Таня говорит, да и только. Вот это да! Ермаков не поверил себе и не открыл глаза, чтобы взглянуть на стюардессу. Чепуха! Не может быть такого совпадения. Показалось ему, что голос стюардессы похож на голос Тани. Примстилось, как говорят северяне-уральцы. Нервы во всём виноваты. Слишком возбужден Ермаков, нахлынули тяжелые воспоминания - вот и одолела слуховая галлюцинация. И еще, наверное, сработала сила воображения.
Он не хотел слушать стюардессу, сопротивлялся, и все-таки её голос доходил
– Мы летим на высоте тысяча двести - тысяча триста метров. Продолжительность полета...
До него доходило не то, что она говорила, а как говорила. Нет, это не слуховая галлюцинация. Это её голос, её певучая, нежная интонация.
Открыл глаза и внутренне ахнул: перед передними креслами, лицом к пассажирам и спиною к багажному отсеку, на обычном месте стюардесс, стояла девушка в тёмно-синем костюме, в белой блузке, русоволосая, голубоглазая, с обаятельной улыбкой на влажных и алых губах, с румянцем во всю щеку. Точно такой же была и Таня, когда Ермаков увидел её впервые. Так же пленительно улыбалась - всем и никому в отдельности. Так же гордо держала голову. Так же приветливо и доверчиво смотрела на людей. Так же не понимала, не чувствовала неотразимой силы своего обаяния. Была скромна как свет.
Если бы Ермаков своими глазами не видел Таню убитой, если бы не верил в чудеса, он бы вскочил, бросился к ней, назвал её по имени. Еле-еле сдержался. Смотрел на новенькую стюардессу во все глаза и молчал. Поразительное сходство с Таней? Кто она? Откуда взялась? Почему и говорит и смотрит так же, как Таня?
Стюардесса, раздавая пассажирам "взлётные" конфеты, медленно приближалась к Ермакову. Его упорный, серьёзный взгляд привлёк её внимание. Она покраснела и опустила глаза. Такая же стеснительная, как Таня.
Через минуту-другую она будет рядом с ним. Вот тогда он и заговорит с ней. Прежде всего спросит: не сестра ли она Тане? давно ли работает бортпроводницей? как попала на именной самолет? И потом, если хватит духу, внимательно посмотрит на неё и скажет: "Я знал Таню. Вы очень похожи на неё".
Стюардесса подошла к пассажирам, сидящим впереди Ермакова, - к мальчику лет двенадцати и женщине в черной кожаной куртке и темных очках. Мать и сын брали конфеты и почему-то внимательно рассматривали стюардессу. Им тоже, очевидно, хотелось что-то сказать ей. Ничего не сказали. Постеснялись. Смущение соседей передалось Ермакову. Он мгновенно забыл всё, что собирался сказать.
Стюардесса стояла перед ним с подносом в руках. Расстояние, разделявшее их, было ничтожно малым. Он ясно, словно сквозь увеличительное стекло, видел её юное, высвеченное изнутри лицо. Вдыхал её весенний аромат. Он видел в её голубых глазах, как на дне колодца, свое темное отражение.
И теперь, когда она была так близко от него, он понял, что сходство с Таней было полное. Около него стоял её двойник. И тут он вдруг испугался тех мыслей и чувств, какие она воскресила в нём. Он снова любил. Ту - погибшую. И эту - живую.
Страх внезапно сменился озарением, и он спросил:
– Вы сестра Тани?... Наташа, да?
– Да, я Наташа. Мы близнецы с Таней.
– Да-да, я знаю! Таня мне рассказывала. Как вы сюда попали?
– Я приехала из Ижевска, попросилась на именной самолет и, видите, летаю.
Стюардесса стояла перед ним с печальным лицом и со слезами на глазах. Он скорее угадал, чем услышал её скорбный голос.
– Я понимаю, почему вы так смотрите на меня, почему летите на этом самолете... Вчера я видела вас там... в Пионерском парке...около Тани.