Антология современной французской драматургии. Том II
Шрифт:
Голос, который вы сейчас слышите, —
это мой голос.
Где я нахожусь в эту минуту, когда говорю с вами, не имеет никакого значения,
поверьте.
Это вы видите меня,
вон там, это встаю я, это буду говорить я…
Вот, это говорю я…
Я была ее подругой,
вы ее видите, она сидит рядом со мной.
Ее подругой.
Я знаю, в этом слове мало ясности,
но я была ее подругой.
Она
что было вполне естественным
поддерживать отношения
с
теми,
кто
умер…
Только мертвые, говорила она, существуют по-настоящему,
живут настоящей жизнью.
Для нее только мертвые жили.
Стало быть, мы разговаривали с мертвыми.
Мы разговаривали с мертвыми,
и даже довольно часто.
Какой действительно катастрофой, если вдуматься,
было ее тогдашнее положение.
Никому бы не захотелось оказаться на ее месте.
Особенно с тех пор,
как ее отец, который поддерживал ее изо всех сил,
скончался.
Квартира,
где она жила,
была,
вы не можете себе представить,
воплощением материальной пустоты, страшнее которой не было ничего,
потому что это была пустота…
Когда вы входили,
вам становилось почти стыдно
и грустно
представить, что кто-то мог жить в подобных условиях.
Да,
потому что это действительно была пустота,
которая пугала.
Одно то, что ей хватило безумия купить эту квартиру,
уже говорило само за себя и не укладывалось ни в какие рамки.
Отсутствие денег давило на нее тяжким грузом.
На ее долги
можно было бы купить как минимум спортивную машину.
Только этого ей и не хватало.
Ей, страдавшей от нехватки элементарно необходимых для жизни вещей.
Да у нее и прав-то водительских не было…
Ее многоэтажка
была одной из самых привлекательных в районе,
она ничем не напоминала некоторые старые здания в округе,
от которых веяло нищетой.
Она потому и выбрала эту многоэтажку, что та была чуть получше остальных
и там проживали такие же владельцы квартир, как она.
Моя подруга жила на двадцать первом этаже,
что позволяло ей видеть далеко вперед,
и лифт в доме
был самый что ни на есть современный.
Но кроме этого,
кроме этого,
у нее ничего не было,
ничего, кроме долгов.
Это было как нищета старых времен,
но в суперсовременной обстановке.
Да, это казалось поразительным.
Чего
так это работы,
и она знала об этом.
Если человек не работает,
он не чувствует, что живет по-настоящему,
он больше никто
в своих собственных глазах.
Не говоря уже
о невозможности сводить концы с концами.
Время,
изо дня в день,
говорила она мне,
тянется медленно.
Как страдание,
как мука,
ежедневная мука…
Я прекрасно сознавала, как мне повезло,
что у меня есть работа,
особенно когда думала о своей подруге.
Как это тяжело — оказаться в ее положении:
помимо финансовых затруднений, которые она испытывала,
не получать никакого признания за все то хорошее, что она могла бы сделать в жизни.
Я была так счастлива, что у меня есть
работа, которая поддерживала меня,
помогала мне держаться
и не терять самоуважения.
Я действительно прекрасно сознавала, как мне повезло.
Никто не мог объяснить, почему именно,
но еще с детства
мне всегда везло чуть больше, чем другим.
И, разумеется, поэтому,
потому что мне так повезло
с работой,
я иногда чувствовала себя неловко по отношению к моей подруге,
мне хотелось ее пожалеть,
пожалеть мою подругу, которой не повезло так, как мне,
и которой поэтому
приходилось бороться с неописуемыми трудностями.
Трудностями, непреодолимыми для такого одинокого человека, как она,
человека, который чувствовал себя отвергнутым,
бесполезным
и ни на что не способным.
Иногда по утрам,
когда я вставала,
чтобы идти на работу,
а на дворе была еще темень,
она тоже просыпалась и приходила ко мне,
чтобы побыть со мной вместе.
Ты ненормальная, говорила я ей,
ведь ты могла бы спать и наслаждаться сном.
Та минута,
тот самый миг,
когда я должна была уйти и оставить ее,
был действительно самым тяжелым,
очень тяжелым,
самым тяжелым.
Я оставляла ее,
прекрасно зная, чем будет заполнен ее день,
то есть в действительности ничем,
в то время как у меня,
у меня будет обычный день.
Да,
это было очень тяжело.
Иногда она приглашала в гости свою семью,