Антология современной французской драматургии.Том 1
Шрифт:
Я — другое дело: мне важен только мой альт. Где он? Мой альт? (Идет за ним.) Яприехала сюда, чтобы продать музыку, и я ее продам. Вперед, ребята! ( Смотрит на Тиррибуйенборга.)Что вы делаете?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Ее заткнуло, майн турбу. Исчу свой перебор. Навигальный перебор.
КАМОЭНС. Кому ты собираешься продать свою музыку?
АНЖЕЛИКА. Альт-то? Я уже в раннем детстве выбрала альт. (Камоэнсу.)Посмотри на меня. (Размахивает
ГИЙОМ (погружен в себя).Беттина.
АНЖЕЛИКА( Мильтону, по-детски).Ну, ты? Хочешь, двину тебе по роже? Слабо, да? Больно будет. Возьми свою скрипку. Попробуй сделать ею больно! Куда ей! Ударившись о голову, она разлетится на куски, а голова слишком велика, чтобы проломить ее. Ха! Тогда как удар, нанесенный альтом, столь же непринужден, сколь эффективен.
КАМОЭНС. А виолончель…
АНЖЕЛИКА. Тяжеловата будет. Ею неудобно атаковать. Ее сразу видно. И даже в смысле обороны рентабельность виолончели — сильно так себе…
МИЛЬТОН. С музыкальной точки зрения, «буме» лучше всего сделать большим барабаном и даже любым там-тамчиком.
АНЖЕЛИКА. Я сказала «в раннем детстве». А позже я поняла. И никогда не пользовалась альтом, чтобы бить по головам, а уж голов, которые хотели мне повредить, было хоть отбавляй. В детстве, я сказала, мне хотелось иметьальт…. (Потрясает им.)И вот он у меня есть. Потом я поняла, что значит не иметь, а бытьальтом. И я стала им. Альтом. Да, Будапешт, как вы говорите, и деньги, так что ж — альт большая редкость. Назовите мне имя знаменитого альтиста, или хотя бы известного. Я редкая альтистка. Даже в квартете, где две скрипки, второго альта нет, альт ни перед кем не обязан отчитываться. Он одинок и застенчив. Да, альту не достается славы, но и безработица ему не грозит. А что еще, по-вашему, мне делать в жизни?
КАМОЭНС. «С кем!»
АНЖЕЛИКА. Что?
КАМОЭНС. «С кем». Ты начала свою речь, сказав «с кем».
АНЖЕЛИКА( съежившись, сидя лицом к залу).С альтом.
Мужики! Ну не «с мужиками» же, непонятно, что ли. (Снова съежившись.)
А он… он как будто у меня в альте. Как-то раз мы задумались: где эта пчелка? Ее слышно было повсюду, а мед находился в другом месте. Горшочек с медом, вон там. А жужжание доносилось отовсюду. ( Она щиплет и отпускает струну, осматривается.)
Отовсюду. Пчелке не удавалось вылететь из этой большой деревянной коробки, и чем больше она металась внутри, пытаясь выбраться наружу, тем громче слышалось отовсюду ее жужжание. Она внутри, а звук, казалось, возвращался снаружи усиленным. Как… ( Она снова щиплет и отпускает струну.)…вот эта нота сначала осядет на стенах, потом оттолкнется от них, потрется о потолок и вернется, она окутает меня, сверху, издалека, и вернется сюда, в деревянный корпус моего альта, и зазвучит пленницей в моих руках…
МИЛЬТОН. «От кого» пчелка-то?
КАМОЭНС. Мы о чем — о музыке, бабках или отцовстве?
ГИЙОМ (одиноко).Беттина!
АНЖЕЛИКА. «От кого». Вы еще спрашиваете. Ну что ж, выбирайте, чего уж тут. Вас много, а я одна. Бабки, да, если уж я соглашусь от чего-то зависеть, пусть уж это будет хорошая заначка! Которую я сама и заначу. Но ни от кого из вас троих, вас четверых, ни от одного из восьмерых участников октета Остенде, ни от одного лабуха из сорока симфонических оркестров, которые рады пригласить меня как альтистку, — я ни за что не буду зависеть!
Что касается долгой и счастливой жизни с тремя мужиками, благодарю покорно! Не люби, где работаешь. А то хлопот не оберешься! Меня бы присвоили, на себя б у меня не осталось. Вот я и решила, что из нашей бывшей четверки лучше буду страдать не я, а трое рогоносцев.
А если их не трое, а больше, тем лучше. Вот вам ваша правда. Получили.
ГИЙОМ (издалека).Беттина.
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Извините, маземуадиль…
АНЖЕЛИКА. Нет, вы только на это посмотрите! ( Смотрит на Камоэнса.)И на это! ( Смотрит на Мильтона.)А на это! ( Показывает на Тиррибуйенборга.)Нет, дети мои, скажите мне на милость, как я могу такое полюбить! Как я могу полюбить хоть одного мужика! Кого из четверых?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Вы часом не видали мой перебор?
АНЖЕЛИКА( садясь к нему на колени).Мсье как вас там меня звать Беттина я ищу настоящего мужика, его вроде зовут Бетховен это мой далекий друг и возлюбленный он ищет он уехал он потерял свое имя потерял племянника скажите не в вас ли его я найду внутри тебя твоего роскошного костюма он черен как туча может ему удастся расстегнуть мою молнию своей грозой или молнией твоей застежки скажи тебя случайно зовут не Людвиг ван?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Нет, меня зовут Эмиль. Вольфганг Амадей Эмиль Тиррибуйенборг.
АНЖЕЛИКА. Композитор чего?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Композитор ничего, композитор путешествий, или маршрута, и опять же нет, это Шварц, а я исполнитель. Я шофер, миземуадиль, шофер его превосходительства Монсиньора князя нашего княжества.
АНЖЕЛИКА. Ерунда!
МИЛЬТОН. Смотрите, он заговорил по-человечески!
КАМОЭНС. И что он сказал? Я не расслышал.
МИЛЬТОН. Не знаю. Я не обратил внимания.
АНЖЕЛИКА (Гийому).Но ты, если б твоя фамилия была Бетховен, я бы тебе сказала, что ты урод.
ГИЙОМ. Уродство — это вопрос эпохи. Позже сочтут, что я был очень ничего себе.
АНЖЕЛИКА. В бронзе! Твой бюст! Твоя заначка, Бетховен! Ну а я думаю о своей заначке, она меня ждет не дождется. Мой альт — моя заначка, заначка моего альта. Все свое ношу в себе.