Антология современной польской драматургии

Старосельская Ксения Яковлевна

ЭДМУНД. Я сказал — давай договоримся.

БОГУСЬ. Я с ксёндзами не договариваюсь.

ЭДМУНД(смеется). С ксёндзами… С ксендзами, эх ты, грамотей. Мне не хватает людей для работы. На тех, кто приходит только по воскресеньям, я рассчитывать не могу. Помоги мне отремонтировать костел. Отработай то, что натворил. Прямо сегодня приходи.

БОГУСЬ. Они не хотят тебе помогать? Это интересно. А может, ты их тоже ментами припугнешь — как меня?

ЭДМУНД.

Четыре пятьдесят за час.

БОГУСЬ. Четыре пятьдесят? Ты это тем, которые по воскресеньям ходят, предлагай, понял? Ты что, больной?

ЭДМУНД. Слушай. Тебе больше не к кому идти.

БОГУСЯ трясет от злости.

БОГУСЬ. Я уже сказал, что мне по хрен твой ремонт!

Сцена седьмая — В КВАРТИРЕ ВИКТОРА. ДЕНЬ

БОГУСЬ стучит в дверь квартиры ВИКТОРА. В руке у него бейсбольная бита. За дверью тишина, но БОГУСЬ продолжает стучать. ВИКТОР приоткрывает дверь.

БОГУСЬ. Я знаю, что ты дома. Надо поговорить.

ВИКТОР молча захлопывает дверь.

Надо поговорить, слышишь?

Тишина.

Я не уйду, пока не откроешь!

Дверь открывается. На пороге появляется ВИКТОР.

ВИКТОР. В чем дело?

БОГУСЬ. Надо поговорить.

ВИКТОР пропускает БОГУСЯ в квартиру.

ВИКТОР. Биту оставь в коридоре.

БОГУСЬ кладет биту у вешалки.

ВИКТОР. Ты все время с ней ходишь?

БОГУСЬ. С тех пор, как ощутил «это». С ней чувствую себя уверенней. Могу влиять на действительность.

ВИКТОР(замечает надпись на лбу Богуся). Ну, ну… ты стал бросаться в глаза.

БОГУСЬ. Эта татуировка — объявление войны.

ВИКТОР(указывает Богусю на дверь комнаты, а сам идет на кухню). Чаю хочешь?

БОГУСЬ. Да. (Входит в комнату.)

Вдоль стен книжные стеллажи, рядом с ними диван. Везде — грязные тарелки, пустые бутылки из-под пива, по полу разбросаны бумаги.

БОГУСЬ(рассматривает полки с книгами). Ну-ка, что тут у тебя? (Достает

одну книгу, листает, закрывает, берет следующую — листает, закрывает, ставит назад на полку.) У тебя только книги?

ГОЛОС ВИКТОРА. Тебе из пакетика или заварить?

БОГУСЬ. Все равно. А что-нибудь нормальное у тебя есть? Журналы с голыми жопами или там комиксы? Чё, только стихи?

ГОЛОС ВИКТОРА. Это не стихи. Это жизнь.

БОГУСЬ(роется на полках). А продать ты это не хочешь? Продал бы все — сразу разбогател.

ГОЛОС ВИКТОРА. Это старые книги. Никто уже старых книг не читает. Когда-то пробовал продать. А сегодня я у них один остался.

БОГУСЬ(открывает книгу на первой попавшейся странице, пробует читать). Пы… пыс…

ВИКТОР входит в комнату с двумя стаканами чая, ставит их на письменный стол у окна, подходит к БОГУСЮ, смотрит на книгу.

ВИКТОР. На какой ты странице?

БОГУСЬ. Пятьдесят девять.

ВИКТОР. «Пусти меня, отдай меня, Воронеж». Осип Мандельштам. У меня еще Бродский есть, Цветаева, Пастернак…

БОГУСЬ. Я не умею по-советски.

ВИКТОР. По-русски. Русский в вашей школе уже не преподают?

БОГУСЬ. Когда тебя уволили, еще оставалась эта…

ВИКТОР. Соснковская.

БОГУСЬ. Но у нее крыша поехала, и она сама уволилась.

ВИКТОР. А ты учишься?

БОГУСЬ. Зачем? Я на учебу забил. Все равно потом жить на пособие.

ВИКТОР. Сам забил?

БОГУСЬ. Вытурили — через два месяца после тебя. А ты в какой-нибудь школе еще преподаешь?

ВИКТОР отрицательно качает головой.

БОГУСЬ. А что делаешь?

ВИКТОР. Пью. (Садится на диван, смотрит на Богуся.) Ты постригся? Что, уже не панк?

БОГУСЬ. А я и не был никогда панком. Я был шарп-скином, а это две разные вещи. Я верил в братство рас и борьбу пролетариата. Но в этом городе нет места шарп-скинам. Хотя… времена изменились.

ВИКТОР. Что стряслось, Богусь?

БОГУСЬ. Знаешь, я всегда тебя уважал. Ты был единственным учителем в этой гребаной школе, который для меня что-то значил. Ты был не такой, как все, ты был самим собой. Даже когда тебя увольняли, показал им, чего стоишь.

ВИКТОР. Кончай нести пургу — ближе к делу.

БОГУСЬ. Ты — мой учитель, скажи, что мне делать?

ВИКТОР. Богусь, бля, я — алкоголик, который еле сводит концы с концами. Что я могу тебе посоветовать? Я и себе не могу.