Антон и Зяблик
Шрифт:
– Нет, ты это брось, Ванюша. Не трогай, ничего не добавляй. Именно так, как родилось, как вышло из-под кисти! Сам не понимаешь своей силы. Подрастешь - поймешь!
Сазон даже онемел от этого потока хвалебных слов, обрушившихся на сына.
– А ну-ка, Ваня, - стукнул он кулаком о коленку,- тащи тогда своих богатырей!
Голос его перехватило от ликования. Жена с укоризной посмотрела на него, махнула рукой и отвернулась к стене. Ваня покорно втащил огромное полотно и приставил его к первой картине. Под слоем краски виднелись карандашом
– Грунтуешь?
– спросил Юртайкин.
– А как же! Мелом и столярным клеем. Как подсохнет, так и рисую.
– Мать думала для перины пошить, а вот отдала, - сказал Сазон.
– Н-да!
– удивился Юртайкин, чувствуя, что теперь ему уже не остановиться.
– Ведь у другого все есть: и холст, и краски, а мелочишки вот не хватает - призвания!
– А я… я еще с репродукций люблю, - вставил Ваня.- Учитель рисования дал поручение написать «Опять двойка».
– В школе повесят!
– добавил Сазон.
– Там одна его висит уже.. .
Однако, когда картины были убраны, все облегченно вздохнули. В избе стало просторнее и легче. Посидели, выпили еще немного, стали говорить о другом. Ваня, позабыв о своих картинах, сбросил с себя скованность и оказался даже разговорчивым. Жестикулируя, рассказал о белке, которую поймал в лесу, о том, как она покусала ему руки, пока он сажал ее в ящик. Белку он подарил в школу, она
и сейчас там живет, малыши ухаживают. И чувствовалось, что о белке рассказывать ему по-настоящему интересно, что любит он всякую живность и понимает в ней толк. Но всего интереснее - транзистор своими руками собрать! Вот где бы только диоды достать, а то без них диапазон маловат.
Юртайкин с нежностью посматривал на Ваню, нет-нет да и подмигивал ему, и тот уже по-свойски подмигивал в ответ.
Засиделись допоздна. Ваня убрал со стола, подмел пол, расстелил кровать для Юртайкина в чистой половине избы, а сам убежал в клуб в соседнюю деревню.
Лежа в пуховой постели, Юртайкин прислушивался к жучкам, со скрипом точившим деревянные балки перекрытия. Жучки работали методично и неутомимо, словно бы напильниками обтачивали детали, и Глебу казалось, что в эту ночь он уже не заснет. Он не терзал себя - не спится, и ладно. Он думал о Ване, о пытливой голове его и неспокойных руках. Куда же, к какому делу пристанет он в конце концов? Что возобладает и станет главным? Кто знает, может, и вышел бы из него художник, если бы в деревню пришло настоящее искусство, если бы в школе были по-настоящему образованные учителя… Если бы, если бы! Юртайкин исподволь перешел на себя, вспомнил о своей давней и неосуществившейся мечте - стать писателем,
За окном шумела метель. Глеб ворочался в постели, полудремал, полубодрствовал, прислушиваясь к назойливому скрипу жучков, и все ждал, когда вернется Ваня. В какую-то минуту он забылся, а когда открыл глаза, услышал рядом, на лежанке, ровное детское сопенье - это спал Ваня. ..
Утром Юртайкин хозяина дома уже не застал. Не было и Вани. И хозяйка тоже куда-то ушла. На столе стояли миска с картошкой, хлеб, молоко - видно, оставили для него. Но есть не хотелось. Проходя мимо сарая, услышал, как повелительно гудел Ванин басок. Он заглянул в щелку: Ваня стоял на корточках и отталкивал бычка, который лез мордой в подойник.
Юртайкин не стал заходить в сарай. Не хотелось смотреть в его сияющие и доверчивые глаза. Стыдно было за вчерашнее. Он шел глубокой, протоптанной в снегу дорожкой, щурясь от сильного солнца, и думал о том, что из Вани получится, наверно, инженер или животновод и что вовсе ни к чему его увлечение живописью. И все же неплохо бы, подумал он, послать ему набор репродукций и книги по живописи. Нет, надо это сделать обязательно. Глеб остановился и даже поежился от вчерашнего: «Ну что это за дичь я плел, тьфу! Только смутил добрых людей. А мальчишка - ну просто хорош! Пришлю ему репродукции и письмо напишу. И что это за диоды такие?.. Ай, нехорошо получилось как».
Юртайкин долго не мог успокоиться. Но вот вдали уже показались телеграфные столбы, а значит, там и тянется большак, который ведет к Угреничам. И постепенно мысли его переключились на дела газетные.
Удивительно красива была укрытая снегом степь, еще вчера без просвета и пятнышка, слепая и неразличимая в тумане, а сейчас прочерченная мягкими тенями, и каждая складочка на ней, каждый холмик, каждая ложбинка выделялись четко и резко, будто бы окованные серебром.
Много снегу - это к урожаю. Сейчас важно, соображал он, не терять дорогого времени и поскорее вывезти на поля удобрения.
Юртайкин щурился от обильного света, прикидывая в уме свой будущий очерк, жевал мокрый кончик папиросы и думал о том, что вот с этого утра, с этого мороза и беспечного солнца, обманчиво сулящего долгую зиму, и стоит, пожалуй, начать свой очерк.