Антон и Зяблик
Шрифт:
Марафон раскурил цигарку и повернулся к. девушке. Из-под усов и бороды валил дым и сыпались искры.
– Будет у меня к вам, барышня, один разговор, - начал он.- Пока бежит лошадка, а рядом пылит наш Вася,- вы за него не беспокойтесь, любую лошадку угоняет!
– разъясните вы мне, почему, значит, одни из деревни текут, а другие обратным манером едут в деревню?
Девушка отмахнула прядку волос.
– Не знаю даже, что и сказать вам на это, - смутилась она.
– Причины бывают разные, наверно…
– Разные, конечно, - согласился Марафон.
– А вот вы, к примеру, зачем едете в нашу таракань? По собственной воле
– О!
– обрадовалась девушка.
– Я вам еще на станции сказала - животновод я. Что же мне с коровами в городе делать?
– Конечно, в городе коров не держат. Это мы, хотя и необразованные, а все же понимаем. Животноводы в городе вроде бы ни к чему. Ну, а если разобраться, и в городе место нетрудно найти - мало ли там канцелярий всяких? На каждый хвост свой писарь имеется. Нет, вы толком-то разъясните, за что вас так-то наказали?
– Кто же меня наказал?
– растерялась девушка.
– У меня дед в деревне жил когда-то, так что и я, можно сказать, почти деревенская.
Марафон прищурил один глаз.
– Я, конечно, человек не шибко ученый, но кое-что и понимаю. Оно, понятное дело, не всякий помнит, откуда прародитель наш пришел, только, если рассудить, вся Россия из деревни вышла. А вы вот о себе так ничего и не сказали. Нет уж, девушка, раз к нам едете, значит, обстоятельства у вас такие получились…
– Да будет тебе приставать, - сказала жена.
– Хватил уж где-то, не остановится.
– Выпил, это верно. От тебя не укроешься.
Шурке этот разговор показался важным, и она с неодобрением посмотрела на мать.
– Правда, от тебя не укроешься, - поддержала она отца.
– Ну, однако же, нашей беседе не мешай, - строго сказал Марафон.
– Вот и ей, гляди, - он кивнул на Шурку, - интересно. Да и Васе, может, важно знать… Эй, Василь Трофимыч, будет бензину расходовать, садись к нам - может, девушке поговорить с тобой хочется!
Вася приотстал. Он бежал какое-то время рядом, потом прыгнул бочком в сани. Взял у Марафона кисет и стал скручивать цигарку. Скручивал долго и старательно, щурил глаз и усмехался, слушая Марафона.
– Вы меня извиняйте, барышня, за то, что я, конечно, выпил маленько, - продолжал Марафон.
– Очень уважаю я вас, поскольку вы, сказать, у Ивана Акимыча в совхозе служить будете, а он крепкий мужик, кого зря к себе не возьмет. Так что мое вам полное будет почтение. Барышня вы культурная, с образованием, отец-мать у вас, квартирка с газом, так ведь? Дед ваш из деревенских, это понятно, ну, а вам вот, вам вот чего в городе не сидится? Очень важно мне знать это, девушка.
– Да отстань ты от нее, богом прошу,- опять вмешалась мать.
– Не нравится ей наш разговор, - огорченно сказал Марафон.
– А почему не нравится? Потому что ей, старой, урок…
Шурка покосилась на мать и сердито свела брови.
– Почему же это вас так интересует?
– тихо и уже с любопытством спросила большая Шура, переводя глаза с Марафона на его жену и догадываясь, что между ними идет какой-то давнишний спор.
– А потому, значит, что вы приехали, а моя вон дура уехала, старуху мать не пожалела, а мать-то… Тьфу, не стану я тут мать винить, не в ей тут дело. Вот и уехала, а за каким счастьем, спрашивается? Вон Вася, милый человек, руки золотые, так ведь и ему в душу плюнула! И нет бы в деревне, сказать, ей плохо жилось. Электричество, радио, пожалуйте… Так ей и это нипочем, красивой
– Он хлопнул Васю по плечу и запел вдруг совсем что-то несуразное, запел и сразу осекся.
– Нету у меня голосу… Вот и Шурка у меня большая охотница до музыки, а голосишко хрипатый, вроде как у меня. Корове бодучей бог рог не дает, а нам вот с Шуркой иной раз так спеть охота! А нету, значит, данных никаких. Верно я говорю?
– спросил он у дочки.
– Верно, - согласилась Шурка и покраснела.
– Только я, когда мне петь охота, все равно пою.
Даже Вася не удержался и хохотнул, и теперь с широкого, губастого лица его, словно оттаявшего после мороза, не сходила плутоватая улыбка. Шурка перехватила его взгляд, бросила девушке вожжи: «На, погоняй!» - и бухнулась к нему на колени. Бухнулась и завертелась, устраиваясь как в кресле, а он - вот дело-то какое - отвел цигарку в сторону и огромной, с лопату, ладонью своей погладил ее по пунцовой щеке.
– Эх, Вася, душа моя!
– сказал Марафон и полез к нему целоваться, а жена, поджав губы, застыла с выражением крайнего и снисходительного терпения - видно, привыкла, притерпелась и давно уже махнула на мужа рукой.
Большая Шура с неуверенной лихостью новичка правила конем, вся поглощенная важным делом, и пугливо оглядывалась по сторонам. Солнце еще пряталось за горизонтом, а небо полыхало, переливалось огнями, бушевало над лесом, металось в камышовых зарослях, впаянных в лед реки. Сани нырнули вниз, покатились с пологой горы, самоходом взмыли вверх, и сразу полыхнуло в глаза малиновое солнце. Показался ветряк при школе, а там и открылась родная деревня. Она уже проснулась. От каждой избы поднимались в небо медленные столбы дыма. Из подворотен вылетали заспанные псы, вскачь неслись за Полканом, оглашая утро яростным лаем.
У самых ворот с ведром ждала их бабка Лукерья. Она поставила ведро в снег и козырьком приставила ладошку, потому что от солнца рябило в старых глазах. Марафон перехватил у девушки вожжи и придержал коня.
– Принимай, бабка, гостей! Новую дочку себе привез.
– И, повернувшись к Шуре, сказал: - Прежде попьешь у нас чайку, отдохнешь, а потом Вася тебя отвезет. С полным ведром - к счастью, говорят. Так-то вот, елки-мочалки…
НАТАША
Филька снял с себя сапоги еще во дворе, приподнял щеколду и тихо прошел в избу, стараясь не скрипеть половицами. Время было позднее - второй час ночи, но мать еще не спала.
– Явился, полуношник! Ты тут маешься, дулу изводишь, а он шляется где зря. Говорил с бригадир м-то?