Антон и Зяблик
Шрифт:
– Сёмку своего сдавай, - посоветовал он.
– Это мне-то Сёмку? Ты что, свалился? А он что сдаст?
– Ну, ходи, как знаешь. .. Мне-то что.
И отошел от играющих. Столкнулся в толпе с толстой Нюркой, оглядел ее невидящими глазами, потрепал по щеке. Она радостно вспыхнула, но он тут же забыл о ней, выбрался на улицу и там долго смотрел в небо, на низкие звезды, глубоко дышал ночной прохладой и чувствовал, как бьет к вискам кровь.
Из клуба выпорхнула Наташа. Протопала мимо Фильки, совсем ему посторонняя, все убыстряя шажки - частые, мелкие, дробные. Он
Филька нагнал Наташу у самой калитки и тронул ее за плечо.
– Что?
– сухо спросила она.
– Постой…
– Ну стою… Голосом, себе незнакомым, бездушным и вялым, промямлил :
– Ты это самое… говорила с батей?
Наташа молчала. Слышно было, как она сдерживает дыхание.
– Ну, о чем я просил тебя давеча…
– Больше ничего?
– Ничего.
– Нет, ты подумай - может, еще что хотел сказать?
Филька молчал, наливаясь тяжестью.
– страшная сила давила его к земле, не давая шевельнуться. В небе погасли звезды, погасли огни в избах, погасла радость, теснившаяся в груди.
– Ну ладно, иди спать, - устало сказала Наташа.
– Не могу ведь я, не могу…
И вдруг, схватив Филькину руку, зашептала страстно и горячо:
– Филечка, Филя! Ведь совестно самому, наверно, а? Совестно, скажи?
Лицо ее исказилось от страдальческой гримасы, на глазах выступили слезы. Устыдившись, она оттолкнула его, проскочила во двор и хлопнула калиткой. И тут же, словно дожидался команды, бешено облаял его пес из-за ограды. Филька стоял, не слыша собачьего лая, пока Наташа не исчезла в избе, потом медленно побрел обратно.
Возле дома увидел отца. Герасим покачивался, переступая с ноги на ногу, подавался вперед и снова пятился назад, не в силах одолеть нескольких шагов до дверей. Филька обхватил его под мышки, помог войти в избу и усадил на скамейку.
– Явились?
– спросила мать, вставая с постели.
Герасим хихикнул.
– С тебя пол-литру, - сказал он, сдвигая в сторону посуду на столе.
– Уважили меня, поскольку я, как инвалид войны, за родину здоровье положивши…
Мать бросилась к столу и с грохотом сгребла посуду к середине.
– Будет брехать.
Она недоверчиво покосилась на мужа.
– Завтра на правлении так и решат: отпустить Фильку, как сына, значит, военного героя, за родину здоровье положивши. И тогда придется с тебя за труды мои и хлопоты еще на пол-литру…
Филька разделся и полез на печку.
– Ладно, герой, - проворчала она, добрея, однако, голосом.
– Скупа ты, мать, ой скупа!..
– Будет те при сыне пакостить мать!
Он пьяно мотал головой и вдруг, словно бы только что увидев Фильку, дико заорал:
– А ты, змей, слазь с печки! Слазь, говорю, да поклонись отцу в ножки!
– Хватит тебе, батя, куражиться, - равнодушно
– Сладил дело, и ладно...
Разобиженный непочтением сына, Герасим всхлипнул и стал стягивать сапоги. Он тужился, стервенея, лил слезы и, наконец, совершенно обессиленный, миролюбиво попросил :
– Помогла бы, старая, что ли...
Мать стянула с него сапоги, раздела и, подталкивая, отвела в постель, откатила его к стенке и прилегла с краю. Филька, натянув на голову тулуп, зажал ладонями уши, чтобы не слушать мать. Говорила она долго, возбужденно И, даже засыпая, что-то бубнила про себя.
На следующий день, вернувшись с фермы, Филька развел на загнетке огонь, разогрел столярного клею, приладил к книжке выпавшие странички и пошел в сельсоветскую библиотеку, где после занятий три раза в неделю книжки выдавала Наташа. В синем халате она сидела за столом и готовила уроки. Книжки выдавали две девочки из младших классов.
– Обслужите его, - сказала Наташа, не отрываясь от учебника.
Одна из девочек протянула руку за книжкой.
– Я не к тебе, не цапай, - сказал Филька и кивнул на Наташу.
– Ты чего еще?
– возмутилась девочка и выхватила книжку.
– Мы тут практику проходим, а он не отдает…
Филька перевалился через стойку и уцепился за обложку.
– Отдайте книжку, Аникеев!
– Наташа встала, покраснела и тут же, смутившись, снова села.
– Какую тебе книжку?
Филька ухмыльнулся, довольный ее смущением, и, сам того не ожидая, сказал с некоторым даже вызовом:
– А никакой мне книжки не надо. Уезжаю скоро. До свиданьица. Без книжек проживем. Как-нибудь уж! . .
Он помахал кепочкой и вышел, осторожненько прикрыв за собой дверь, спустился с крыльца и постоял с минуту, соображая, что же это сказал сейчас такое? Удивился, вытащил папироску и пошел не домой, как собирался, а по направлению к станции, хотя и понимал, что в этом не было смысла. Просто ему надо было уйти подальше сейчас и не видеться ни с гомонливой мамашей, ни с придурком отцом, и вообще остаться одному, чтобы подумать, что же делать с собой и как жить дальше.
Шел он, со злостью сбивая ногами будылья татарника, глядел в землю и терзался от горькой мысли, что бестолково и глупо живет он, что худо ему без Наташи, худо…
И знал он, что не уйдет из деревни, зряшные все это мамашины хлопоты, пустые и никчемные, и надо что-то делать, а вот что именно - не хватало на это ни догадки, ни опыта, ни ясного желания.
Филька долго бродил за деревней, по старому жнивью, без пути и тропки, а потом вышел на косогор, откуда виделись леса: один - темно-зеленый, ближний и другой - через луговину - бело-дымчатый, сизоватый, над которым, провисая проводами, тянулась высоковольтка.
Странно: прожил он здесь семнадцать лет, а ведь ни разу не ходил в тот, второй лес и не был близко у высоковольтки, с ее шагающими, паучьи-тонкими столбами, которые вели, наверно, в новые места, в иные края. Что там, в других краях, куда ведут провода? Какая жизнь там, за чертой второго леса, на которую наплывали сейчас легкие светлые облака?