Антракт
Шрифт:
— Ты ведь актер. Ты должен знать Томаса Стернза Элиота.
— Ты имеешь в виду «Вечерний коктейль»?
— Не надо мыслить настолько узко. Я говорю о поэзии — замечательных, чудесных стихах…
Он выглядел недовольным. До чего же он был хорош! Финбар Флинн напряженно застыл на краешке дивана, идеальные складки белого пальто спадали вниз, а еще — это необыкновенное лицо, которое нельзя было назвать идеально красивым.
— Время идет, — сказал он, взглянув на часы.
— Съешь конфету, — предложила я, стараясь, чтобы это прозвучало очень обольстительно, и протянула ему отвратительный мятый кусок шоколада, который недавно сняла
Финбар открыл рот, и я сунула в него конфету. Внутри было мягко, тепло и влажно, и, вытаскивая палец, я чувствовала неровности в глубине. Я облизала палец — липкая сладость смешалась с его слюной, — и подумала, что Джон Донн в своей «Блохе» со сверхъестественной точностью описал подобную ситуацию. Причмокнула от удовольствия.
— Какой красивый жест, — произнес он восхищенно. — Ты всегда так развлекаешь мужчин?
— Честно говоря, я не часто общаюсь с мужчинами…
— А должна. — Финбар поднял бровь. — Честно говоря, они не так уж плохи… — Он все еще держал хризантему.
— Потряси ее, — попросила я.
Он засмеялся.
— Ну же, давай, потряси.
Он сделал то, что я просила, по-прежнему смеясь. Часы на стене в холле, купленные Джеком в лавке старьевщика — когда-то они были нашей гордостью, — начали бить двенадцать. Они всегда спешили на пять минут, почти как их владелец.
— Завяла? — спросила я.
— Скорее всего. — Он смотрел на цветок с серьезным видом.
— И это герань? — Я подмигнула Финбару.
Он поднял цветок.
— Герань, — согласился он. — Сильно увядшая.
Я встала… Расправила платье и повернулась к нему, как ребенок, который готовится выступить на празднике.
— Я красивая? — Я чувствовала, что прекрасна.
— Спору нет, ты красавица. — Финбар Флинн включился в игру. У меня голова закружилась от осознания этого или, возможно, от водки, но я продолжала.
— Тогда прочитаю тебе кое-что, — предложила я. Он снова сел на диван, устроился поудобнее и помахал сухим цветком.
— Готов?
— Готов.
И я начала.
Двенадцать [15] …Часы пробили полночь, но это не имело значения.
Под лунный шепот и пение…Я забыла несколько строк, но это тоже было не важно.
Стираются уровни памяти И четкие отношения Сомнений и уточнений…15
Т.С. Элиот, «Рапсодия ветреной ночи», перевод с англ. А. Сергеева.
Я взглянула в его черные глаза в надежде, что языки пламени, которые снова обжигали меня, разбудят и его чувства. Он же сосредоточенно и с удовольствием наблюдал за мной. Что ж, это уже кое-что.
И каждый встречный фонарь, Как барабанный удар…Я опустилась на колени у его ног, в тот момент почти не контролируя себя из-за волнения…
И всюду, куда ни глянь…Великолепная,
Он захлопал в ладоши. Хризантема сбросила еще несколько полуувядших лепестков.
— Это было просто чудесно, — произнес Финбар и вздохнул.
Я положила голову ему на колени (ужасно костлявые) и задумалась. Сейчас он обнимет меня, и все случится. Я продемонстрировала ему лучшее, что было в моих силах. Если не это, ничто другое не поможет. Он положил руки мне на плечи, и я чувствовала их жар. Затаив дыхание, я не слышала ничего, кроме тиканья часов у моего уха. «Вот оно, — подумала я. — Вот…»
А затем.
Конечно же.
Раздался звонок в дверь. Он запросто мог убить меня своими коленями, но, думаю, в тот момент мое тело было словно резиновое, так что я просто отскочила.
— О Господи, — сказал Флинн, — это за мной. Я лучше пойду.
И пока я сидела в оцепенении и замешательстве, вышел в холл и открыл дверь.
— Финбар! — послышался голос, который я узнала, — он принадлежал мужчине с блестящими глазами. — Ты должен быть на вечеринке в соседнем доме. Ты не можешь вот так просто смыться.
— Иду. — Финбар говорил извиняющимся тоном. А потом он позвал меня: — Герань, а ты идешь? Я уверен, там найдется место и для тебя. Пойдем, повеселимся вместе, давай?
Повеселимся? Веселье? А мы здесь чем занимались?
— Нет, спасибо, — ответила я достаточно беспечно. — Я останусь дома, если не возражаешь.
Я ожидала, что он вернется в комнату, возьмет меня за руку и поведет за собой, но он не сделал этого.
— Тогда с Новым годом! — крикнул донателловский Давид.
Хлопок входной двери.
Я разжевала две большие конфеты и запила их остатками водки из бокала. А потом сразу же пошла наверх — в туалет, пока мне не стало по-настоящему плохо.
Плохо, как ни странно, от всего.
Глава 5
Следующий день прошел как в тумане, я плохо себя чувствовала и не могла даже думать о происшедшем, не говоря уже о том, чтобы оценить влияние прошлой новогодней ночи на мою жизнь. В целом я пришла к выводу, что у меня случилось помрачение рассудка и оно не будет иметь никаких последствий. Поскольку я пролежала в постели целый день, чувствуя себя слишком слабой, чтобы двигаться, в качестве предмета для размышлений я выбрала не жизнь, а смерть. Да, именно смерть — это совсем другое дело. Примерно в семь утра она показалась мне великолепным решением. Но постепенно, по мере того как продвигался день: сначала темнота сменилась рассветом, потом появилось солнце, которое рвалось в комнату, несмотря на закрытые шторы, затем солнце снова сменили сумерки, и в итоге наступила темная ночь, — жажда жизни пересилила. И около восьми вечера я поднялась — ослабевшая и дрожащая, но живая свидетельница прошлых событий. Вполне очевидным решением было вернуться к истокам, и я долго лежала в теплой ванне прежде чем попытаться спуститься на первый этаж. Как будто я смывала все грехи мира или по меньшей мере прошлой ночи. Вся мелодраматичная история утекла в сливное отверстие, и я снова стала свежей, чистой и непорочной как телом, так и душой. Итак, очистившись от грехов, я спустилась вниз.