Антракт
Шрифт:
На коврике в холле лежала записка. Я тотчас почувствовала надежду, что записка от него, и осознала, что процесс очищения был не вполне успешным. Я вспоминала, не переставая морщиться, как пригласила донателловского Давида войти, а потом устроила представление, — и эти мысли бросали меня в дрожь. Не буду отрицать, у меня упало сердце, когда я узнала почерк и поняла, что автор записки — Джеральдина. Перспектива остаться ученой старой девой, закрывшейся в ледяном замке, казалась мне менее привлекательной, чем раньше, — до небольшого эпизода прошлой ночью, и я чувствовала себя
16
Временно, на время (лат.).
В записке говорилось:
Джоан, дорогая!
Мы не знали, что ты уже вернулась, пока Финбар сегодня утром не сообщил нам эту новость. Иначе мы не стали бы шуметь так сильно. Я собиралась позвонить тебе сегодня, но, увидев опущенные шторы, решила, что ты отдыхаешь. Надеюсь, мы увидим тебя, чтобы иметь возможность извиниться лично, до того, как встреча Нового года станет делом далекого прошлого.
Извини, что Ф. потревожил тебя. Сейчас он немного предрасположен к браваде, или, может быть, я имею в виду бахвальство? Он репетирует пьесу «Кориолан». Похоже, вживается в роль и вполне может устремиться туда, куда боятся летать ангелы. Боюсь, он просто не подумал, что может быть нежеланным гостем.
Прости. Прости.
Я позвонила ей и попросила не волноваться.
— Джоан, мне кажется, ты произвела сильное впечатление на нашу суперзвезду.
На другом конце провода я сморщилась:
— Да, что ж, и он на меня произвел сильное впечатление…
— Он заставил Фреда перерыть весь дом в поисках антологий поэзии. Сказал, ты цитировала ему Элиота.
Я снова сморщилась.
— Да, — сказала я, — боюсь, я что-то такое делала. Возможно, я слишком много выпила, наверное…
(Возможно? Наверное? Спокойнее, спокойнее.)
— А мы разве нет? — заметила Джеральдина. — Не переживай, это в счет Нового года. — Она помолчала, а потом осторожно Добавила: — Было бы приятно иногда тебя видеть. Я имею в виду, проводить вместе время. Я позвоню.
Но я не дала определенного ответа. Она поняла намек и не настаивала. Я открыла рот, чтобы попрощаться, но вместо этого у меня вырвалось:
— И когда премьера пьесы?
— Какой пьесы, дорогая?
— Извини, ты, по-моему, сказала «Кориолан»?
— Ах да… Думаю, не раньше, чем через пару месяцев. Знаешь что, мы достанем билеты на премьеру и, если захочешь, пригласим тебя.
— Возможно, — сказала я, — я не очень хорошо ее знаю.
— Да и мы не знали до прошлой ночи. Но Финбар прочитал нам в саду один или два самых важных монолога. Он был очень хорош, просто дух захватывало… Я бы, конечно, не стала ему об этом говорить, обойдется. В Финбаре, несомненно, есть нечто, чем бы это ни было…
— Да, — сказала я, — не сомневаюсь…
— У тебя скоро
— На следующей неделе, это не радует.
— Тогда постарайся пока хорошенько отдохнуть. Мы больше не побеспокоим тебя. Мне действительно очень жаль.
Я отправилась оттирать с ковра пятна шоколада. Ничто так не мешает полету фантазии, как немного домашней работы. Поставила бутылку из-под водки на видное место как напоминание о собственном глупом поведении. Жизнь — в одиночестве — продолжалась.
Пару дней спустя позвонил Джек, и на этот раз я была наилучшим образом готова к разговору.
— Джоан, я считаю, что нам с тобой обязательно нужно поговорить.
— Какой в этом смысл?
— Обсудить наше будущее.
— Мое будущее — это мое личное дело, а твое меня не интересует.
— Мне кажется, ты все еще не оправилась от потери своего ребенка.
(Моего ребенка. Значит, не его? Интересное, однако, смещение акцентов…)
— Что? Что тебе кажется?
— Это абсолютно нормально. И вполне естественно, что после такого стресса за успокоением ты обращаешься к женщине.
А я это уже забыла…
— Понимаешь, — продолжал он в успокаивающей манере, будто мужчина-гинеколог, рассказывающий о менопаузе, — ты предпочитаешь свой пол, потому что он не представляет для тебя угрозы. Ты не могла бы от нее забеременеть и снова пережить эту боль.
— Именно так, Джек. — С точки зрения биологии.
— Ну что, когда же мы можем встретиться и поговорить?
Сдержанно я произнесла:
— Джек, помнишь цветы, которые я принесла в квартиру твоей ирландки, когда пришла встретиться с тобой, примерно год назад?
Он очень удивился, но внимательно обдумал мой вопрос. Ведь в нем могла быть разгадка.
— Да, смутно… Думаю, да. Красные.
— Правильно. Ты сохранил хоть один из них?
— Сохранил?
— Да, знаешь, цветы можно засушить между страницами книги, чтобы сохранить как память?
— Э-э, нет, нет, не думаю…
— И я не поступила так с хризантемами. Прощай.
Он перезвонил.
Однажды один из кинокритиков так написал о нем: «Нравится вам это или нет, Джек Баттрем является сегодня одним из самых упорных молодых режиссеров».
— Джек, — сказала я, устав от разговоров, — извини, что я пыталась отомстить тебе, рассказав о своей беременности. (Сейчас я уже могла спокойно говорить о ней — просто как о беременности, а не о ребенке, моем ребенке, — в любом случае только к лучшему, что он не родился.) Я вела себя ужасно и стыжусь этого. Но, пожалуйста, поверь мне, я не переживаю шок. (Я уже собиралась признаться, что любовница-лесбиянка была всего лишь плодом моего воображения, но сдержалась. С одной стороны, это был очень подходящий способ остановить его поползновения, а с другой — моя сексуальная жизнь, какой бы она ни была, не имела к нему никакого отношения.) Я просто больше не люблю тебя, ни капли. Вот и все, мне больше нечего сказать. Я не люблю тебя и больше не хочу тебя видеть. Ради Бога, ты мне даже не нравишься. Пожалуйста, оставь меня в покое.