Анюта
Шрифт:
Она сознавала, что не такая, как все. Но со временем сжилась со своим горем. В каждой деревне есть "не такие" люди - калеки, дурачки или дурочки, после войны много осталось старых дев... Домнин брат так и не женился. Они словно жили чуть в стороне от всей деревни, на обочине.
Анюта уже спокойно согласилась бы причислить себя к этому товариществу "не таких": да, она больная, чудаковатая; наверное, никогда не выйдет замуж. Но не несчастная. Порой ей даже очень хорошо жилось. И радостей ей перепадало не меньше, а может быть, и побольше, чем остальным людям.
Через
Она уже сметала маленький стожок и прикидывала, что хватит на другой, когда перед ней как из-под земли вырос Петька Карабин. Анюта от неожиданности закричала и с надеждой огляделась вокруг. Далеко у речки мелькнули платки голодаевских баб. Никто ее не услышит; как назло, ни души.
– Ага, испугалась?
– ехидно спросил Петька, но тут же равнодушно отвернулся и плюхнулся на колючее, духовитое сено. Такова была продуманная им тактика: очень ты мне нужна!
Анюта постояла в нерешительности и снова замахала граблями. Она не могла понять, зачем этот Карабин притащился за ней в такую даль, к Голодаевке. что ему нужно? А Петька Карабин и сам себе удивлялся: зачем? Не так уж она ему и нравилась, эта Нюрка. Ну, нравилась, конечно. Но к сердечной склонности примешивались азарт и самолюбие.
Петька украдкой наблюдал за ней. А она в его сторону даже не глядела. Зато не раз с беспокойством поднимала глаза к небу. Казалось бы, там ничто не предвещало перемен. Но даже Петька, бывший деревенский житель, знал, что небесной безмятежности верить нельзя. Он встал, лениво потянулся и вдруг увидел покатый скошенный луг, речку с ракитками, душный летний вечер и человечков, по-пчелиному обирающих свои делянки. Все это напомнило ему что-то далекое, смутное, но очень хорошее. Он даже загрустил отчего-то. А загрустивши, скинул рубаху, подхватил вилы и играючи нанизал на них целую копенку. Жалко, не было часов, не засек - за пятнадцать или за двадцать минут сложил он большой стожок. Анютка бы над ним два-три часа билась.
Он в последний раз поправил и без того ровные бока своего стога, похлопал плашмя вилами, полюбовался со стороны и остался очень доволен работой. Аккуратный получился стог, руки не забыли.
Петька отер лоб и широко, доверчиво улыбнулся. Думал, она обрадуется. Но вредная девка не одарила его ни улыбкой, ни похвалой. Только недоуменно подняла бровки да сморщила губы: дескать, никто тебя не просил, сами бы управились.
Но он пребывал в таком хорошем настроении, что даже не обиделся. Все ему нравилось - работа, запах свежего сена, тишина. Это не то что целый день вкалывать на дороге, в пыли, в грохоте. Когда-то он косил с матерью и братом, пас коров, но эту деревенскую благодать в упор не видел и думал, что она ему навек обрыдла. Но теперь есть с чем сравнить...
И Карабин вдруг впервые за несколько лет задумался. Как не любил он думать и всегда гнал от себя всякие дурные мысли! Но тут поневоле наплыли.
А если бы жить в такой хатке с белыми наличниками, как у кладовщика Никуленкова, или в пятистенке с крылечком, как у председателя!
– вдруг размечтался Петька. Коровка, пара поросят, пяток овечек. И в этом пятистенке увидел он не кого-нибудь, а именно Анютку и двоих-троих детишек, больше не надо.
И зажил бы он как барин, если бы... Если бы за работу платили и не драли бы налогов. А то тут на днях, говорят, Карп расщедрился и выдал колхозникам впервые за много лет по десять копеек на трудодень. Получили по десять рублей и ходили счастливые незнамо как. Живых денег они давно не видали, только гнилое зерно да картошку. И не втолкуешь этим дуракам, что в городе за месяц получают несколько сотен. Не верят!
Анюта уже припрятала в кустах грабли и вилы. А Петька собирался тащить этот инвентарь на своем плече, набиться в провожатые.
– А мы с маманей каждый день уносили домой, - удивился он таким порядкам.
– У нас не оставишь, сопрут.
– Значит, у вас деревня вороватая, - высокомерно отозвалась Анюта.
– У нас никто чужого не возьмет.
– Ой, уж у вас-то, у вас! Одни Никуленковы да Колобченковы, больше и фамилий никаких нету, один Карп Селедкин выделяется, - захохотал Петька.
Анюта только плечами пожала - не смешно. Она спешила домой: скоро коров должны пригнать. Спешить спешила, но с беспокойством оглядывалась по сторонам, уже не с надеждой на оборону против Карабина, а со страхом, как бы не увидели ее вместе с этим вахлаком языкастые бабы. Завтра все деревни будут перемалывать свеженькую новость.
Она уже не боялась Карабина: трезвый он не страшный. Пьяный - другое дело. Пьяный он злой, обидчивый, никаких слов не понимает. На мостике Анюта, как всегда, остановилась на минутку, облокотилась на перила и загляделась на воду. Так бы стояла и смотрела весь вечер, манила ее к себе вода. Еще не село солнце, а река затяжелела, сгустилась и потемнела, как гречишный мед.
– Дальше не ходи!
– попросила она своего навязчивого кавалера, стараясь как можно мягче, необидно от него отвязаться, даже пошутила: - А то соседушка мой увидит, устроит побоище, как в Мокром. Наши парни не любят чужих ухажеров.
Шутка Карабину очень не понравилась.
– Куда хочу, туда и иду, и никто мне не указ, тем более твой рыжий Васька! И завтра приду, мне покосить охота, давно косы в руках не держал.
Анюта не выдержала, рассмеялась:
– Поглядите вы на это чудо-юдо, покосить ему захотелось, и как раз на Казанскую! Да завтра здесь ни души не будет.
– Казанская!
– ахнул Петька.
– А я давно все праздники перезабывал.
Замычали коровы - где-то совсем близко, и Анютка так и полетела с мостика. Стадо уже вступало в деревню. По улице чинно вышагивали друг за дружкой, каждая сама по себе, степенные, отяжелевшие Суббони и Понеды, Зорьки и Ночки, Череды и Маруси, вплывая, как хозяйки, на свои дворы.